Осенний безвременник

Я узнал из сообщений в печати, что вы занимаетесь расследованием дела Рихарда Баумфогеля из Брадомска. Видел его фотографию, опубликованную в газете «Ди Вохе». Во время войны я работал в Кракове, в управленческом аппарате генерального губернаторства. Знал Баумфогеля лично и часто с ним встречался. У меня нет его фотографии, но я хочу заявить, что на снимке, появившемся в печати, изображён именно шеф гестапо в Брадомске. Баумфогель занимал этот пост до начала 1943 года. После злодейского убийства обергруппенфюрера Гейдриха, пострадавшего в результате различных интриг, Баумфогель был отозван из Брадомска и добровольцем вступил в дивизию «Адольф Гитлер». Позднее я узнал о его гибели под Курском. Но в действительности он, по-видимому, дезертировал из армии, предал нашего фюрера и укрылся в Польше. Это даже замечательно, что его будут судить в Варшаве, потому что в Германии запрещена смертная казнь. Даже для таких подлецов.

В случае необходимости я готов представить официальные показания соответствующим немецким властям, заверив их предварительно у нотариуса.

Венцель Роуме — ФРГ, Дармштадт, Штуттгартштрассе, 7».

— Жаль, — рассмеялся Качановский, — что этот господин Рауме не может сам прибыть в «Warschau». Мы бы попросили Баумфогеля потесниться на скамье подсудимых. Но если серьёзно — что вы, пан прокурор, думаете по поводу письма?

— Я вижу две причины, которыми руководствовался его автор — фанатичный нацист. Одна — это желание наказать Баумфогеля за дезертирство. На такую мысль явно наводит содержание этого документа.

— А вторая?

— Можно предположить, что Рауме питает ненависть ко всему, что так или иначе связано с Польшей. Ему, возможно, доподлинно известно, что Баумфогель погиб в сражении на Курской дуге, и теперь он радуется тому, что мы ошибочно собираемся судить невинного человека.

— Ну, это уж ни в какие ворота не лезет! Ведь мы, долго и тщательно занимались расследованием, доподлинно установили, что человек на фотографии — это Врублевский. Бесспорный факт тождества подтвердит любая новая экспертиза.

— Так-то оно так» и всё же… — Прокурор не стал развивать свою мысль, словно опасаясь сказать лишнее.

— Этот гитлеровец несомненно отдавал себе отчёт в том, — рассуждал вслух Качановский, — что мы и без его свидетельских, показаний сумеем распутать дело. И всё же решил нам написать. А каковы выражения: «злодейское убийство обергруппенфюрера Гейдриха» и тому подобное. Как вы собираетесь поступить с этим письмом?

— Чем больше я об этом думаю, тем труднее мне принять какое-либо решение.

— Я бы вообще порвал его и выбросил в мусорную корзину.

— Вы предлагаете самый простой вариант, но этого-то я как раз и не хочу делать.

— Не было печали… — буркнул подполковник.

— Я уже позвонил адвокату Рушиньскому. Он обещал сюда заехать, как только в суде закончится слушание дела. Правда, предупредил, что мне придётся подождать.

— Очень хорошо, так как я предпочёл бы с ним не встречаться. После каждой встречи с этим человеком у меня появляется головная боль. Другого такого кретина я не встречал. К тому же ещё и бабник: не стесняется в свои годы бегать за юбками.

Прокурор Щиперский пропустил эти слова мимо ушей.

— Письмо надо подшить в дело. Я, естественно, не собираюсь обращаться к соответствующим властям ФРГ с просьбой допросить Рауме в рамках оказания правовой помощи. Как в обвинительном заключении, так и во всех выступлениях на процессе я ни словом не обмолвлюсь об этом документе. Давайте условимся, что его вообще не было. Надеюсь, что меценас Рушиньский согласится с моей точкой зрения. Что касается уважаемых судей, то они сами вольны давать оценку любому документу, приобщённому к делу.

— Да, это самое разумное решение.

— Не вижу другого выхода.

— Только бы наш дорогой Мечо, — сказал подполковник, — не вздумал оспаривать содержание или подлинность письма.