Осень в Петербурге

– Зачем? Завтра вам отдадут бумаги. К чему же что-то менять? К чему оставаться здесь дольше необходимого? Не хотите же вы, в конце концов, обратиться в вечного жильца. Есть, кажется, книга с таким названием.

– «Вечный жилец»? Нет, не припомню. А изменить можно любые предуготовления, включая и завтрашние. Ничто ведь не окончательно. Впрочем, в нынешнем случае это все не в моей власти.

– А в чьей же тогда?

– В вашей.

– В моей? Ничуть! Ваши предуготовления – ваша и власть. Моей доли в них нет. Ну что же, давайте прощаться. Утром я вас не увижу. Мне придется подняться пораньше, завтра базарный день. Ключ можете оставить в двери.

Вот и настал тот самый миг. Он набирает побольше воздуху в грудь. В голове совершенно пусто. Он начинает говорить, отдаваясь на милость словам, возникающим в этой пустоте, следуя за ними туда, куда они ведут его.

– На пароме, когда вы провожали меня к могиле Павла, – говорит он, – я увидел, как вы с Матрешей стоите, глядя в туман, у перил – помните, какой туманный был день? – и сказал себе: «Она вернет мне его. Она… – он прерывается, чтобы еще раз набрать воздуху, – она проводница душ». Я не совсем такими словами подумал тогда, но теперь уж знаю, что слова эти верные.

Анна Сергеевна смотрит на него безо всякого выражения. Он берет ее ладонь в свои.

– Мне нужно, чтобы Павел вернулся, – говорит он. – Вы должны мне помочь. Я хочу поцеловать его в губы.

Еще произнося эти фразы, он сам улавливает звучащее в них безумие. Похоже, он способен впадать в помешательство и выпадать из него с легкостью мухи, снующей взад-вперед сквозь открытую форточку.

Она напрягается, готовясь вырваться и убежать. Он крепче стискивает ей руку, не отпуская ее.

– Это правда. Именно такой я вас представляю себе. Павел поселился здесь не случайно. Где-то было записано, что отсюда его должны увести… в ночь.

Он и верит и не верит тому, что говорит. Мелькает обрывок воспоминания о картине, виденной в какой-то галерее: женщина в темном строгом платье стоит у окна, рядом с нею дитя, оба смотрят в звездное небо. Хотя золоченые завитушки на раме он помнит живее, чем саму картину.

Ладонь ее безжизненно лежит в его ладонях.

– У вас есть эта власть, – продолжает он, все еще следуя за словами, как за путеводным огнем, и не зная, куда они его завлекут. – Вы способны вернуть его. На минуту, на одну лишь минуту.

Он вспоминает, какой сухой она показалась ему при первой их встрече. Точно мумия: сухие косточки, обернутые в саван, который, стоит его коснуться, рассыплется в пыль. Когда она наконец открывает рот, голос ее исходит из горла словно бы со скрипом.

– Вы слишком сильно любите его, – говорит она, – и, уж наверно, снова увидитесь с ним.

Он выпускает руку, и Анна Сергеевна подтягивает ее к себе, точно костяную цепочку. «Зачем вы надо мною смеетесь?!» – хочет сказать он.

– Вы же художник, мастер, – произносит она. – Вам, а не мне и возвращать его к жизни.

«Мастер». Для него это слово связано с металлом – с ковкой мечей, с литьем колоколов. Мастер-кузнец, литейный мастер. «Мастер жизни» – странное выражение. Но он готов обдумать его. Он готов принять любое слово, каким бы странным оно ни казалось, если только есть шанс, что в нем таится анаграмма Павла.

– Какой уж там мастер, – говорит он. – Я расколот. На что годится треснувший колокол? Треснувший колокол уже не починишь.

Это, конечно, верно. Но в то же время он вспоминает один из колоколов Троицкого собора в Сергиевой лавре, треснувший еще до времен Екатерины. Его не сняли, не отправили в переплавку. Он так и звонит над городом каждый день. В народе его зовут деревянной ногой святого Сергия.

Теперь в ее голосе слышится раздражение.

– Я сочувствую вам, Федор Михайлович, – говорит она, – но не забывайте же, что вы не первый из родителей, потерявших свое дитя. Павел прожил двадцать два года. Подумайте о других, о тех, кто скончался в младенчестве.

– И?..

– И поймите, что утрата – это правило, а не исключение. И спросите у себя, по ком вы скорбите – по Павлу или по себе самому?

Утрата. Между ним и нею словно ложится ледяная пустыня.

– Я не утратил его, Павел не утрачен, – сквозь стиснутые зубы выдавливает он.

Анна Сергеевна пожимает плечами.

– Если он не утрачен, то вы должны знать, где он теперь. Здесь его определенно нет.

Он обводит взглядом комнату. Нагромождение теней в углу – не следы ли это провеявшего здесь призрака?

– Человек не может не оставить хоть малой части своей в том месте, где жил, – шепчет он.

– Нет, конечно, не может. О том я вам давеча и твердила, еще днем. Но только оставленное им не в этой комнате находится. Поговорите с Матреной. Помиритесь с нею перед отъездом. Она очень была дружна с вашим сыном. Если он и оставил какой-то оттиск, то уж, верно, на ней.

– А на вас?