Осажденная крепость

Хунцзянь понимал, что речения эти обращены не столько к нему, сколько к потомкам, которые должны узнать, каким образом Фан Дуньчжай воспитывал сына. Старик от нечего делать стал в последнее время очень внимательным к собственной персоне, откровенно собою любовался, как ребенок своим отражением в зеркале или как женщина, позирующая перед фотообъективом в разных костюмах и позах. Он начал писать автобиографию и вести дневник, там и там пытаясь показать свое превосходство над окружающими. Теперь каждое свое слово и поступок он рассматривал с точки зрения того, как о них следует записать в дневнике. Психологи называют такую склонность «вербоманией» и утверждают, что она свойственна всем, кто хочет быть первым в своей сфере. Надо сказать, что как в мыльном пузыре есть капля воды, так в этих записях была доля истины.

Господин Фан любил читать свои дневники приятелям. Они узнали, например, что одно время его сын увлекался женщинами, но когда Дуньчжай как следует отчитал его, молодой человек «искренно признал свою ошибку и долго мучился раскаянием». В дневнике говорилось также, будто Хунцзянь не желал идти прощаться с семьей Чжоу и называл тещу жадной и меркантильной, однако отец объяснил ему, что «благородный человек строго взыскивает с себя и великодушен к другим, он не отталкивает ни родных, ни друзей». После этого сын якобы «не знал, что возразить». На самом деле Фан Дуньчжай воспроизводил не слова сына, а собственное мнение о госпоже Чжоу. Хунцзянь сначала действительно не хотел идти прощаться, потом все-таки пошел, но к своей радости никого не застал дома.

В ответ на внимание госпожа Чжоу прислала гостинцев на дорогу. Хунцзянь, конечно, рассердился и не велел матери их принимать. Мать просила сына выйти к шоферу семьи Чжоу и самому поговорить с ним. Но Хунцзянь заартачился, и дело кончилось тем, что шофер оставил подарки перед дверью и уехал. Набычившись, Хунцзянь так и не попробовал ничего из присланного. В дневнике отец иронически уподобил его древним героям Бо И и Шу Ци, которые отказались вкушать пищу в стране неправедного государя.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Фан хотел было ехать до пристани в такси, но расчетливый Пэнту напомнил о недавнем вздорожании платы за проезд и подсказал, что дешевле будет нанять двух рикш — багажа у Хунцзяня немного, а провожать его поедет один Фэнъи. Около пяти часов вечера двадцать второго сентября Хунцзянь в сопровождении младшего брата покинул родной дом. На границе французской концессии[105] их остановил полицейский патруль — один француз и два аннамита, проверявшие документы и вещи у всех прохожих. Ехавших в автомобилях не трогали. Фану, однако, повезло — во французском жандарме он узнал одного из своих прошлогодних попутчиков. Тот тоже признал Фана и махнул ему рукой, разрешая проезд. Фан отметил, как изменился за год бледнолицый парень, впервые покинувший тогда родную деревню — порозовел, ни дать ни взять хороший кусок мяса, глаза покраснели, живот округлился, как у надутой лягушки, — полицейский как бы старался оправдать прилепившееся к французам прозвище «лягушатники». В чертах его появилось что-то животное — Шанхай, словно остров волшебницы Цирцеи, обладает свойством быстро превращать нормальных людей в скотов. Полицейские из Аннама показались ему комичными. Глядя на них, Фан подумал, что аннамитам меньше, чем кому бы то ни было на Востоке, идет военная форма. Правда, на коротконогих японцев, волокущих саблю, тоже смешно смотреть. Эти же двое держали полицейские дубинки так, будто это были трубки для курения опиума. Да и сами они, коричневые, с черными зубами, напоминали опиекурильщиков. Словно угадав мысли Хунцзяня, они остановили отставшую коляску Фэнъи и как бы в отместку перерыли все вещи: разорвали коробку с пирожками, вскрыли ящик с мясными консервами и оставили багаж в покое только после того, как получили три юаня на чай. Хунцзяню пришлось порядком поволноваться, пока Фэнъи добрался наконец до пристани.

Фан и Чжао оказались в одной каюте, мисс Сунь — в соседней, но Ли и Гу нигде не было видно. Синьмэй от волнения весь взмок. Пароход уже отчалил, когда явился коридорный и сказал, что два пассажира из третьего класса просят Чжао спуститься к ним, так как их самих в первый класс не пустят. Фан пошел вместе с Чжао и увидел господина Гу, жестами подзывавшего их к себе.

— А господин Ли?

— Он в одной каюте со мной, сейчас умывается. Ему не удалось достать первый класс для всех — сначала давали только два билета, с трудом согласились выделить третий.

Фан и Чжао почувствовали себя неловко.

— Тогда надо было вам с господином Ли занять первый класс — мы помоложе, можем и потерпеть.

— Что вы, здесь тоже вполне удобно! — воскликнул Гу и провел их в каюту, заваленную вещами. Господин Ли, мывший в это время ноги, также успокоил вошедших:

— Мне приходилось ездить первым классом, разница очень небольшая. Да и весь путь займет двенадцать часов — стоит ли об этом говорить.