Осажденная крепость

— Но я действительно не был влюблен в Су, хотя несчастье со мной все же произошло.

— Кто же вас бросил? Это вы можете мне сказать?

— Тан Сяофу, — понурившись, выдохнул Фан, не в силах долее хранить свою тайну.

— Тан Сяофу! А у вас хороший вкус. И как я, болван, этого не заметил! — До этой минуты Чжао держался с Фаном так, словно они оба лишились близкого родственника, как бы подчеркивая, что щадит чувства своего соперника. Теперь же, когда выяснилось, что поводы для огорчений у них разные, он оживился, голос его обрел обычную звучность. Он позвонил Дун Сечуаню, и они втроем отправились ужинать в ресторан. Как оказалось, Дун был в курсе всех сердечных дел Чжао. После ужина, когда разговор снова зашел о помолвке Су и Цао, Чжао заявил великодушно:

— Вот и хорошо! У них общие интересы, оба увлекаются поэзией…

Собеседники в один голос выступили против. Браки между специалистами в одной области — самые непрочные, поскольку ни муж, ни жена не могут испытывать друг к другу безотчетного уважения, возникающего в тех случаях, когда профессия одного супруга кажется второму трудной и таинственной. Чжао ответил, что как бы там ни было, он желает новобрачным счастья. За это сотрапезники произвели его в святые. Святой улыбнулся и достал трубку, но вдруг его глаза озорно сверкнули:

— Во всяком случае, каждому из них теперь обеспечена аудитория: Су будет читать стихи Цао, Цао сможет наслаждаться творениями Су.

В конце концов было решено, что Чжао еще не достиг состояния святости и годится просто в приятели.

Теперь Фан не испытывал одиночества — все трое стали частенько собираться по разным поводам. Спустя недели три Чжао пригласил в чайную на завтрак своих будущих сослуживцев, чтобы дать им возможность познакомиться друг с другом. Кроме Фана, пришло еще трое. Декан факультета китайской литературы Ли Мэйтин, давний сотрудник Гао Сунняня, оказался человеком лет сорока с небольшим, в темных очках, с надменной манерой держаться. Казалось, он не обращает внимания не только на окружающих людей, но и на погоду — в разгар лета явился в черном шерстяном костюме и отказался снять пиджак, несмотря на все уговоры Чжао, обливавшегося потом в одной рубашке.

Еще был некий Гу, дальний родственник Гао Сунняня, который и во сне не мечтал стать доцентом исторического факультета. Его радость переливалась через край, причем с особенным радушием обращался он к Чжао и Ли. Весьма худощавый, лет пятидесяти, он вел себя как наивная девочка; его улыбка была моложе его лет на тридцать, особый блеск придавали ей два золотых зуба. Наконец госпожа Сунь Жоуцзя, дочь старого работника агентства печати, где служил Чжао. Она только что окончила университет, была полна молодых стремлений, осуществить которые в Шанхае не удавалось, и отец упросил Чжао рекомендовать ее на должность ассистента кафедры иностранных языков. У нее было удлиненное лицо с оспинками на щеках цвета старой слоновой кости; широко расставленные глаза придавали лицу удивленное выражение. Одета она была скромно, от робости перед незнакомыми людьми боялась вымолвить словечко и то и дело покрывалась красными пятнами. Сначала она упорно называла Синьмэя дядей Чжао, чем поставила его в неловкое положение и вызвала скрытую усмешку у Хунцзяня.

В начале сентября Чжао вернулся из Тяньцзиня, куда он отвозил свою мать. Пора было трогаться в путь — начало занятий в университете было назначено на первые числа октября. Чжао, большой любитель ресторанов, решил пригласить всех на обед, чтобы договориться о дне отъезда. Видимо, из всего курса политических наук и лекций по международному праву на Западе он твердо усвоил две вещи: наполеоновское наставление «Tenez bonne table»[102] и изречение лорда Стоуэла: «А dinner lubricates business»[103]. На этот раз Фан запротестовал — дело общее, почему же Чжао опять должен тратиться на всех. Решили устроить обед в складчину.

За обедом было условлено, что группа отправится двадцатого сентября пароходом итальянской компании в Нинбо, причем Чжао вызвался заказать для всех билеты. Ли Мэйтин сказал, однако, что у него есть знакомый в бюро путешествий, так что ему сделать это будет удобней. Господин Гу пожелал было один заплатить по счету, уверяя, что давно собирался угостить будущих сослуживцев. Другие стали возражать, да и сам Гу, взглянув на сумму, более не настаивал. Деньги внес Чжао: пока официант ходил за сдачей, Ли и Гу ушли в туалет и более не вернулись.

В один из дней Фан, Чжао и Дун, разговаривая, зашли выпить по чашке кофе.

— По-моему, — говорил Фан, — у этого противного Ли Мэйтина ничего нет за душой. Как он может руководить факультетом? Нужно рекомендовать туда Сечуаня!

— Сечуаня? — От удивления Чжао высунул язык. — Да разве он поедет? У него же молодая и красивая жена. Это только мы, неудачники в любви, согласны тащиться в такую даль.

Дун Сечуань рассмеялся: