Осада (СИ)

Корнеев оторвался от лицезрения матово поблескивающей галактики, перекинувшейся мостом через небосвод. Земля на самой окраине даже не Млечного пути, а лишь края его спирального отростка, рукава Ориона, в такой невообразимой дали, что свету понадобиться тысячи и тысячи лет, чтобы добраться до затерянной в океане мироздания планетке и показать величие мириадов звезд родного скопления.

Ущербная луна уже закатилась за горизонт, а он все стоял у окна, глядя в небесный покров, истыканный звездами и молчал, теребя в пальцах сигарету, не смея закурить. Так далеко, так безнадежно далеко….

Отвлечь от мыслей его было некому, в доме он находился один; все ушли. Кто на ночь, кто насовсем. Дом нежданно опустел, холодный безжизненный дом, расположившийся в безбрежной дали от его родины. Хоть большой, хоть малой. Так далеко, что и большая стала малой и теперь видится лишь далеким отражением, отблеском, пришедшим из-за горизонта.

Он отвернулся от света мироздания, глаза невольно скользнули по карте Крыма, в этот момент показавшейся особенно никчемной. Полуостров, ставший островом с приходом его армии, теперь медленно погружался в безбрежный мрак забвения, и не было никаких сил, чтобы не то, что остановить, но хотя бы замедлить процесс. А теперь против него играет и само пространство. Крым неожиданно раскинулся во все стороны великой державой, подобно той, что некогда пошла на него войной. И потому еще не было ему конца и края, что на острове Крым закончились запасы топлива.

Сперва оказался перекрыт, не то взорван, не то поврежден, нефтепровод. Несколько дней спустя, и это уже понятно, чьих рук дело, хотя не совсем ясно, зачем, взлетел на воздух последний из работавших НПЗ в Симферополе. Пожар потушить не удалось, завод и его цистерны горели неделю, отравляя огнедышащим смрадом все живое на десятки километров вокруг. А когда запасы стали подходить к концу, пришлось ограничивать сперва авиацию: и боевые вертолеты замерли в ангарах, затем беспилотные самолеты, а после солярки перестало хватать уже танкам, самоходкам, а затем и всей технике, что была переброшена через Керченский пролив. И армия, некогда казавшаяся непобедимой, встала. Беспомощно и неловко отбивалась от врага, начавшего одерживать победу за победой в кровопролитной бойне, в которой сам, теряя бойцов, постоянно приобретал их, перевербовывая в каждом сражении на свою сторону новых рекрутов. И уже их посылая под покровом звездных ночей на своих старых товарищей.

Так сперва сдали Керчь, затем и весь Керченский полуостров, отошли до Судака, к Феодосии, от Перекопа в сторону столицы, – и тогда уже никем не контролируемая масса двинулась, сминая все, еще теплящиеся огнем жизни поселки, в сторону Симферополя и Севастополя. К тому времени, как последний бак горючего был залит в бронемашину, не отданными зомби остались только эти два города и трасса между ними, как только солярка оказалась на исходе, пришлось сосредоточиться на обороне двух последних оплотов военного, да что военного, человеческого присутствия на территории Крыма.

Корнеев находился по-прежнему в Симферополе, хотя ситуация в городе и становилась аховая и все больше и больше не то смельчаков, не то отчаявшихся, бежали в Севастополь, в последнее прикрытие, еще считающееся надежным. Вопрос, как надолго? Уж в чем, в чем, а в боеприпасах нужды по-прежнему не случалось, в этих местах их хватит на десяток войн. Но обычная питьевая вода стала дефицитом, подходили к концу и запасы пищи, несмотря на все принимаемые военным командованием меры, ситуация не становилось хоть чуть полегче, напротив, уверенно шла под откос. Все больше и больше воинов бежали, прихватив оружие, или, бросив его, маскировались под местное население, или же устраивали погромы и учиняли насилие – прекрасно понимая, что это действительно последний шанс и другого не представится, вообще, ничего не представится. Таких стало некому останавливать, армейцы бунтовали, когда их посылали на подавление очередного дебоша своих товарищей, в лучшем случае отказывались подчиниться, в худшем, присоединялись или поднимали собственную бучу.  И теперь, бунты некому стало останавливать. Влияния не хватало у командования, в том числе у самого командующего, ни тем паче у добровольцев, пытавшихся защитить свои дома и семьи от разгула озверевших вояк.