По исполненной лунным светом тропе шли люди. Бывшие люди, раз их не мог отследить инфракрасный прицел Мананы. Один за одним, а то и по двое, где позволяла самая широкая из троп перевала, они медленно поднимались на Хиду, шествуя в гробовой тиши полуночи. И только шорох бесчисленных ног, услышанный издали востроухой Мананой, выдавал их тайное продвижение из долин Сванетии в Кодори.
Сколько их было, сотня или две, в первое время трудно было сказать. Они шли и шли, не останавливаясь и не обращая внимания на группу, находившуюся от них совсем рядом. Поднимались и поднимались к вершине перевала, и поток никак не заканчивался. Важа, пытавшийся считать, давно уже сбился, лишь про себя отмечая условные десятки прошедших. После третьей сотни, он бросил и это занятие.
Бахва приказал медленно, осторожно, спускаться по тропе. Там, дальше, тропы сходились, им пришлось идти по сланцам, стараясь не столкнуться с массой мертвых, пришедшей в движение. Они спустились с перевала, добравшись почти до самой Ненскры, но поток не ослабевал. И конца ему видно не было. Уж светало понемногу, а мертвые продолжали движение. Все больше восставшие, но среди них встречались и обращенные: грузинские спецназовцы, европейские миротворцы, российские и абхазские пограничники, но больше было мирных жителей, спавших вечным сном, и пробудившись, нежданно отправившихся в дальний переход.
– Мы видим историю, – неожиданно произнес Важа. К нему обернулись. – Я так понимаю, это наши беженцы, некогда изгнанные русскими и абхазами из Кодори. Теперь они возвращаются домой. Иного объяснения я предложить не могу.
Бахва взглянул на поток, кажется, не одна тысяча бывших человек прошла в нем. И не одна тысяча, наверное, пройдет.
– Нам надо спешить, пока не рассвело, и сюда не прилетела авиация. Разносить в клочья этих беженцев. Как в Мели. Так что давайте пошевеливаться, размышлять о репатриации мертвых после будем.
– Бахва, это же их месть абхазам, изгнавшим наших земляков…
– Важа, я бы не стал бросаться словами. Если бы мы были еще в Сакене, то встретили бы их совсем в ином качестве. Так что винтовку на плечо и пошли. До поселка еще километров шесть, а солнце почти встало.
Важа ничего не ответил. Еще раз посмотрев на двигавшуюся колонну, он пошел вслед за группой, сам себе тихонько улыбаясь.
57.
Первые дни после объявления войны слились в один – заседания Совбеза, пресс-конференции, выступления перед журналистами самых разных изданий чертовой прорвы стран. Всем оказалась интересна начавшаяся война, особенно тем, кто находился от нее далеко.
Денис Андреевич дважды выступил перед разного рода россиянами, сперва просто обратился к народу, затем собрал депутатов Федерального собрания, которые автоматически, в тот же день, подтвердили участие пятьдесят восьмой армии в «освобождении Крыма от украинских националистов». Или в исправлении давней исторической несправедливости. В ночь на одиннадцатое кто-то проник на уже никем не охраняемое Новодевичье кладбище и взорвал могилу Хрущева. Несколько гранат той же ночью полетело и в посольство Украины, вроде бы обошлось минимальным количеством пострадавших, благо, страна уже вывезла свое посольство.
Интересный факт, сразу после полуночного вызова посла соседней державы Остапа Лазаренко, тот тоже долго не мог поверить словам президента, как-то не по протокольному мялся, когда перед телекамерами получал от Дениса Андреевича акт diffidatio, причем как в устной, так и в письменной форме. Получив сей манифест, Лазаренко, не выдержав, спросил Маркова: «Так вы это всерьез?», за что заработал дружный закадровый смех издерганной съемочной группы, среди которых был и украинский телеканал.
Ближе к утру, когда обстановка стала более-менее ясной, собрался первый в военное время, Совбез. Место Широкова в нем занял пока исполняющий обязанности министра внутренних дел Яковлев Юрий Семенович. Президент его кандидатуру утверждать не спешил, посему генерал-полковник чувствовал себя явно не в своей тарелке. Пока на южном фронте бои только начались, обсуждать их не имело смысла. Заседание началось с минуты молчания по погибшему министру, чей автомобиль попал под шквальный перекрестный огонь частей внутренних войск и армии. Что они не поделили, предстояло разобраться следствию, на тот момент стало уже очевидным, что подобное продолжаться не может. В «дружественном огне» погибли больше двух тысяч человек, не считая Владивостока, где под кассетные бомбы угодило еще почти столько же. В последние сутки, по подсчетам спецов из ФСБ, дружественный огонь унес едва ли не столько жизней, сколько и живые мертвецы. Леонид Никитич был прав, говоря в последние минуты жизни о необходимости скорейшего разведения армии и милиции, жаль только, что прислушались к его словам, во многом оттого только, что произнес он их перед кончиной и завещал выполнить.
О смерти Широкова, сразу как заседавшие сели на свои места, решил сказать несколько слов премьер. И вроде бы воздать хвалу хотел, да вышло у него это довольно странно.