Орленев

ческий образ, на печальном фоне которого только случайно пробежит мо¬

лодая искра: «Солнце, как люблю я солнце», но и это сказано не звонко...

а как-то приглушенно, старчески, глухо», — писал Д. Л. Тальников в «Одес¬

ском обозрении» 19 декабря 1907 года.

В последующие годы ни одна роль Орленева не подвергалась

таким нападкам, как эта ибсеновская. Одни упрекали его в асо¬

циальности, другие — в избытке проповеди; одни — в том, что его

игра по-модному изломанная, с уклоном в патологию, другие —

что она вульгарна, как только может быть вульгарен лубок;

одни — в пренебрежении к Ибсену («показал много развязно¬

сти»), другие — в том, что он ослеплен его величием; одни —

в том, что он «слишком европеец», другие — что эта скандинав¬

ская драма получила совершенно русское толкование; одни —

в том, что его Освальд ведет себя как «капризный и больной ма¬

менькин сынок», другие — что этот во всем изверившийся человек

лет на двадцать старше, чем ему полагается быть по пьесе...

Даже зная меру некомпетентности, предвзятости, дурного вкуса

этой критики, можно ли просто от нее отмахнуться? Как прими¬

рить ее недоброжелательство и скептицизм с торжеством «скром¬

ной естественности», о которой писала норвежская газета? Или

с высоким признанием Леонидова? Или со словами одобрения

Певцова (тонкого знатока ибсеновской драмы, в конце жизни

с успехом сыгравшего роль консула Берника в «Столпах обще¬

ства»), который почитал Орленева как одного из сильнейших «ак-

теров-воплотителей» 23 в русском театре начала века.

Дело, очевидно, в том, что игра Орленева, вообще не отличав¬

шаяся устойчивостью, менявшаяся в зависимости от многих при¬

входящих и непредвиденных обстоятельств, в «Привидениях»

была особенно неровной, иногда достигая вершин, как это случи¬

лось на родине Ибсена три недели спустя после смерти писателя,

иногда едва-едва подымаясь над уровнем гастрольных стандартов.

Секрет этой изменчивости нельзя объяснить беспечностью та¬

ланта, полагающегося на интуицию, «нутро», на то, что «кривая

вывезет». Вспомните, что роль Освальда он готовил больше двух

лет и потом почти четверть века продолжал работать над ней *.

Нет, здесь причина другая. Знакомясь с рукописным наследством

Орленева,— оно оказалось более обширным, чем можно было

предполагать,— замечаешь, как часто, говоря об актерском твор¬

честве, он сталкивает понятия будней и праздников. Будни —

это повторение, привычка, заученность, вынужденность, компро¬

* В записных книжках Орленева мы находим множество замечаний,

касающихся доделок в роли Освальда. Вот одна из записей, помеченная

17 июня 1919 года: «2 акт. Освальд. Спектакль у Абрикосова. Тоска. Перед

пением. Развернул книгу, перевернул две страницы и в тоске отбросил

книгу... Ай, заскрипел зубами, угрожающий взгляд небу. Жест, схватил

бутылку и как бы замахнулся с блуждающим взором, оборвал, посмотрел и

перевел взгляд на Регину». Здесь же мы находим и другие записи отно¬

сительно «Привидений» (январь 1922 года — Витебск; февраль 1922 года —

Москва).

мисс, всякая навязанная необходимость. Праздник — это узнава¬

ние, движение, риск, сосредоточенность, предчувствие и начало

творчества, та пушкинская минута, когда «стихи свободно поте¬

кут». Как вызвать эти минуты, от чего они зависят? Почему иной

раз он понукает себя, бьется, мучается и не может подняться над

буднями? И тогда, недовольный собой, партнерами, публикой, не

знает удержу — игра его становится несдержанно грубой, и для

недругов-рсцеизентов есть богатая пожива.

Он выступает в глухой провинции, в маленьких уездных горо¬

дах, где-нибудь в Купянскс или Золотоиоше (у Чехова в «Запис¬

ных книжках» сказано:       «Золотопоша? Нет такого города!

Нет!») — и играет по своему придирчивому счету, как Станислав¬

ский, выше ему не подняться! В самом деле, проходят десятиле¬

тия, и старые люди по сей день с волнением вспоминают встречу

с его Освальдом. Эраст Гарин, человек другого времени и другой

культуры, блестящий представитель мейерхольдовской актерской

школы, в своих мемуарах рассказывает, как в рязанской юности

его потряс талант Орленева — «Сила воздействия этого актера

мощна и неотразима» 24 — и среди лучших ролей «великого гаст¬

ролера» называет Освальда. Здесь давность впечатлений уже бо¬

лее чем полувековая. Это праздник в провинции. А вот будни

в столице.

Приезжает Орленев в Москву в октябре 1910 года и ставит

в Сергиевском народном доме «Привидения». Критика устраивает

ему форменный разгром. В «Новостях сезона» мы читаем: «Гово¬