Орленев

вопросы мы не знаем, тем более что Татьяна Павлова, вспоминая

о своей совместной с Орленевым (правда, более поздней) поездке

в Вену, только вскользь упоминает о впечатлении, которое произ¬

вела на него игра Кайнца в «Привидениях». У Беляева полу¬

чается, что Орленев смотрел Кайнца еще до петербургской

премьеры, потому что некоторые черты общности у них были: кое-

чем он «возобновил» венские впечатления критика, и притом не

в ущерб себе. Австрийский актер играл Освальда с ослепительной

легкостью маэстро, для которого пе существует технических пре¬

град, хорошо «сознавая, что роль погнется под ним, а не он под

ролью». У Орленева был похожий рисунок, а трагедия другая:

«Освальд у пего был больнее, трогательнее, жалче, чем ужасный

призрак наследственности, показанный Кайнцем в неумолимом

законе трагедии».

Трудно сказать, кто из двух актеров в этом противоборстве

взял верх в смысле виртуозности; возможно, что Кайнц, но у Ор¬

ленева было свое преимущество: по силе сострадания в роли Ос¬

вальда он не знал себе равных. Недаром Леонидов, который не

любил Ибсена («у него огонь ослепляет, светит, но не греет, не

жжет»), говорил, что за свою жизнь много перевидел Нор и

Освальдов: «Если это Комиссаржевская и Орленев — получаешь

удовольствие; другие играют очень скучно» 18. Ибсен у Орленева

грел и жег.

Листаешь старые газеты и журналы и замечаешь, что кри¬

тика, откликнувшаяся на орленевские «Привидения», при всех

оттенках сошлась в одном: ось в пьесе Ибсена сместилась, и мать

в семье Альвингов уступила первенство сыну. Наиболее полно

эту мысль высказали «Русские ведомости» во время гастролей

Орленева в Москве весной 1904 года: «Когда вы читаете «Приви¬

дения», вы заинтересовываетесь главным образом личностью и

идеями г-жи Альвинг. Освальд является лицом если не второсте¬

пенным, то, во всяком случае, мало интересным с идейной сто¬

роны. На сцене происходит обратное; г-жа Альвинг делается мало

интересна, и значительно больше внимания зрителя привлекает

ее сын» 19. Это перемещение интереса некоторая часть критики

готова была объяснить актерским эгоизмом Орленева, взявшего

себе в партнерши Гореву, когда-то волоокую красавицу, извест¬

ную провинциальную героиню, за долгие годы службы в театре

испорченную премьерством и ремеслом. В дни партнерства с Ор-

леневым ей было сорок пять лет, но она заметно постарела, по¬

грузнела, поскучнела *.

Выбор был, действительно, неудачный. Но у нас нет никаких

оснований заподозрить Орленева в том, что он сознательно хотел

принизить роль фру Альвинг. Ведь два года спустя он играл Ос¬

вальда в норвежском Национальном театре с Софией Реймерс,

которую в Скандинавии называли «северной Дузе», и был счаст¬

лив этим партнерством. Он мечтал сыграть «Привидения» и с са¬

мой Дузе, и не только мечтал, а обратился к ней через ее рус¬

ского знакомого М. А. Стаховича с предложением такого сотруд-

* А. Р. Кугель писал: «Как только от Горевой отлетела молодость, она

вдруг из актрисы, делавшей полные сборы, наперерыв приглашаемой на

гастроли, ездившей в качество «die schone Russin» в Берлин, зарабатывав¬

шей десятки тысяч рублей, стала чем-то вроде прошлогоднего календаря,

валяющегося в углу и покрытого пылыо» 20.

пичества. Правда, это было еще до того, как царская цензура

разрешила к постановке пьесу Ибсена, но он не оставлял своей

мечты и позже.

Любопытно, что в 1903 году в Москве вышел очередной том

собрания сочинений Ибсена в переводах А. и П. Ганзен, где были

напечатаны «Привидения» с обстоятельным комментарием, вклю¬

чающим отзыв немецкого автора Лотара. По его словам, эта пьеса

несет в себе две драмы: одна затрагивает лицевую, другая — обо¬

ротную сторону острой и всегда злободневной проблемы — ложь

в браке. «Первая драма называется фру Альвинг и составляет

сущность всей пьесы. Вторая — лишь ужасный иллюстрирующий

факт, и называется Освальд» 21. Орленев не соглашался с тем, что

«Привидения» — морализующая драма о лжи в браке, он назы¬

вал ее драмой жизни и смерти и не понимал, как можно играть

иллюстрацию к идее, даже если ее эффект вселяет ужас. Конечно,

в трагедии Освальда есть неотвратимость рока, есть неотврати¬

мость безумия и гибели, но в ней есть и подлинность одной един¬

ственной судьбы; это не «теорема», как любил говорить в таких

случаях Достоевский, а запечатленная в слове реальность суще¬

ствования.

Мы знакомимся с Освальдом в спокойный период его болезни,

ее разрушительная работа идет пока что где-то внутри. По пер¬