Орлеан

— Гражданин начальник… Где вы? — спросил темноту дядя Боря.

Неволин помахал ему рукой из четвертого ряда, приказывая начинать.

— Дамы и господа! Мировой иллюзион!.. Перепиленная пополам женщина ходит, говорит, рожает детей и работает по двенадцать часов в сутки в цветочном киоске, получая за выход от хозяина триста рублей. А кто же ее перепилил, спросим мы? Сама жизнь и перепилила. В социальном и моральном аспекте. Но она сама виновата, эта женщина, она не чистила карму по Лазареву, не качала энергии из одного человека в другого, не занималась тантрическим сексом, не поднимала свою кундалини от паха к груди, не заботилась о мировом законе сохранения энергии, не читала «Гарри Поттера» и Акунина, ничего не слыхала о трансцендентальной медитации, не обращалась с просьбами к безличному Богу, не ездила к Сай-Бабе за полным и окончательным просветлением, вообще никуда не уезжала из Кулунды, была дура дурой, такой, что даже ее и не жалко…

— Хватит! — крикнул ему дознаватель. — Начинай представление, пока я тебя не посадил!..

Дядя Боря приклонил свою голову к самой арене, переломившись пополам и задев лбом кровавые опилки. Подвел ту, которая не знала о трансцендентальной медитации, к ящику с ярлыками, запаковал ее, как сардину, и начал потихоньку пилить. Усы иллюзиониста были похожи на тронутые оттепелью сосульки, внутри груди что-то сладострастно всхлипывало. Чувствовалось, что, несмотря на подозрение, под которым он находился, ему было очень приятно ее пилить. Очень приятно, очень…

— Ко мне прицепился какой-то маньяк, — прошептал между тем Рудик в ухо Неволину. — Угрожает. Не отстает.

— Я так и понял, — ответил дознаватель, внимательно наблюдая за мимикой дяди Бори. — Ты стал похож на причморенного задрота.

— А кто такой причморенный задрот?

— Ну… я не знаю. Предположим, академик естественных наук или заведующий кафедрой какого-нибудь научно-исследовательского института.

— Ты хочешь сказать, что я теряю свой статус? — пробормотал с нескрываемым ужасом Рудольф Валентинович.

— Ну… не совсем, — уклонился в сторону Василий Карлович. — Если ты потеряешь, то мы поднимем. Он что, твой маньяк, вымогатель?

— Не похоже.

— Угрожает? Оружие у него есть? Нарезное, холодное?

— Да он и без него нарезает.

— Что именно?

— Сентенции, парадоксы.

— За парадоксы он ответит, — сказал Неволин. — И все афоризмы выветрятся из его дырявой головы, обещаю.

— Думаешь, можно привлечь?

— Я бы сам хотел сейчас прилечь, — согласился дознаватель, по-видимому не расслышав последнего слова. — Но разве с моей работой приляжешь?

— Да, и я тоже тяну свою лямку, — ответил Белецкий, потому что, как и дознаватель, ослышался и слово «приляжешь» истолковал как «лямку».

— Тогда чего ты стушевался? Поговори со своим психом как мужик с мужиком.

— Я бы поговорил… Да он слова не дает ввернуть.

— То есть?

— Он знает обо мне все, — объяснил Рудольф Валентинович обреченно. — Даже то, что отец мой раньше увлекался Хэмингуэем и заставлял меня читать его по вечерам. Вот смотри. — Хирург открыл черную потрепанную книгу, которую держал у себя на коленях, и тихонько прочел на ухо дознавателю: — «Двадцать первого июля одна тысяча восемьсот девяносто девятого года в небольшом городке Оук-Парк, близ Чикаго, в семье доктора Кларенса Хэмингуэя родился сын Эрнест. Мать, усердная посетительница молитвенных собраний, заставляла Эрни читать Библию и играть на виолончели. Отец — страстный охотник — подарил ружье и позволил учиться боксу…» Государственное издательство художественной литературы, Москва, тысяча девятьсот пятьдесят девятый год… — упавшим голосом докончил Рудик. — Предисловие к двухтомному собранию сочинений.

— А это здесь при чем? — не понял Неволин.

— А при том, что он нарядился под Хэмингуэя. Ну знаешь, как раньше портреты висели в каждой квартире… Белый старик на черном фоне.

— …Прошу, убедитесь сами, дамы и господа! Женщина есть как понятие, но женщины нет как тела!.. — прокричал между тем дядя Боря и раздвинул перепиленный ящик в разные стороны.

На месте распила были заметны кровавые подтеки.

Дознаватель вскочил со своего места, оставив на кресле вмятины от ягодиц, и бросился на арену.

От распиленной девушки из ящика торчала одна голова. Это голова сделала Василию Карловичу глазки и вытянула губы дудочкой, изобразив поцелуй.

Из второго ящика дядя Боря вытащил карлицу восточного вида, которая изображала ноги перепиленной девицы. Она раскланялась перед дознавателем с недовольным видом и выпустила из себя сомнительный звук, похожий на «мерси».

— Значит, ты победил? — незлобно спросил Неволин у иллюзиониста.

— Уверен.

— А вот в этом ты глубоко ошибаешься. Кровь всю собрал? — обратился дознаватель к своему напарнику, никак не комментируя произведенный иллюзион.

Тот кивнул и показал Василию целлофановый пакет с опилками.

— Сваливаем отсюда, — сказал Неволин.

Перелез через бортик арены и поднялся к Рудольфу.