В дальнем конце вагона четверо приятелей громко откупорили бутылку шампанского и возбужденно шумят, обсуждая объем жидкости, который разрешено проносить через пункт досмотра в Хитроу. Плакавшая женщина перестала плакать. Она снова достает телефон. Тап-тап-тап-тап-таппети-тап. Похоже на фальшивую озвучку машинного бюро в черно-белом фильме. Ну ПОЧЕМУ это щелканье так бесит? Ведь оно совсем негромкое. Скай вообще его услышала только потому, что у нее тонкий слух. Она сбрасывает ботинки, подбитые овчиной, и укладывает ноги на свободное кресло напротив. Потом достает блокнот в твердой обложке – ей действительно надо постараться и все-таки написать песню, прежде чем поезд прибудет в Лондон, но кто же может написать песню под эти тап-тап-тап-мать-их-тапы? Скай принюхивается. Она чувствует запах мертвого животного, обернутого углеводами. Превосходно. Какой-то мудила ест пирожок. Скай приходит в голову, что, наверное, будь она сильна в осознанности, то просто не замечала бы ни щелчков клавиш, ни этого запаха. Сидела бы сейчас и думала о чем-то более возвышенном.
За окном взлетает белая цапля и парит над устьем реки в направлении Эксмута.
Если удастся это дописать, у Скай получится либо лучшая, либо худшая из всех ее песен. Кстати, в этом кусочке явно угадывается
В этой коротенькой фантазии Скай моложе на пять лет и одета в дешевое серебристое платье из “Топшопа”. Она вдруг понимает, в чем проблема, – честно говоря, понимает это уже довольно давно. Просто не надо было ехать первым классом. То ли дело раньше: были времена, когда она выступала ночью в баре “Корова” в Ливерпуле, а в пять утра уже мчалась обратно в Лондон на поезде, набитом людьми, которые ехали на работу в такую даль, и всю дорогу приходила в себя после экстази. Ее вырвало в туалете раза четыре или пять, и к полудню она выглядела потрясающе: худая, бледная, измученная. У нее до сих пор где-то лежит номер этого парня, хотя она так ему ни разу и не позвонила. С поезда Скай отправилась прямиком на фотосъемку в Спиталфилдс, и стилист приготовил ей двойной эспрессо, приправленный спидами, чтобы она приободрилась. Загвоздка в том, что у нее больше нет жизни, о которой стоило бы писать песни. Теперь если кто и дает ей свой номер телефона, то лишь из-за того, что ему нужны ее деньги, а не она сама. По крайней мере, так вечно твердит Таш. Но даже тогда, вначале, Скай писала именно о своем прошлом, ведь кто же станет писать о настоящем, если в нем есть такие вещи, как: а) наркотики, причем не для веселья, как в молодости, а по-деловому, словно ты президент какой-нибудь компании или чего-то подобного, и доза тебе нужна не для того, чтобы упороться, а чтобы взять себя в руки и прочистить мозги; б) визиты к косметологу стоимостью пять тысяч фунтов и в) невыразимо глубокое одиночество, про которое кому расскажи – не поверят, ведь ты богата и можешь купить себе все, что захочешь.
Скай теперь даже кофеина не употребляет. Вот насколько нереальной она стала. Вот какой непохожей стала на себя восьмилетнюю, которая всем напиткам на свете предпочитала чай с сахаром. Теперь она повсюду таскает с собой пакетики ройбуша и просит стакан кипятку каждый раз, когда мимо проезжает тележка из вагона-буфета. (Еще она таскает с собой ароматические свечи с запахом инжира из магазина “Диптик”, кашемировое одеяло и плюшевого кролика.) Она едет в этом поезде уже несколько часов, а тележки из ресторана все нет и нет. Проводник то и дело сообщает мрачным голосом, что железнодорожная компания приносит извинения за тесноту в вагонах эконом-класса и просит всех убрать с сидений свой багаж, чтобы