Орхидея съела их всех

Скай идет дальше, через перелесок и затем наискосок – к тропинке пошире, которая тянется между двумя рядами деревьев. Отсюда хорошо виден “Дом Намасте”: большой, старый, красный, он кажется мудрее, чем понурый коттедж по соседству. Высокая белая дверь с лесенкой полумесяцем. Справа – оранжерея. Всякие клумбы, грядки, парники, старые медные солнечные часы. В этой части сада повсюду цветы. Скай не знает названий большинства из них, но летом одни станут нежными и пурпурными, другие – хрупкими красными, третьи – дрожащими голубыми, четвертые – такими, которые карабкаются вверх, не подумав, как потом будут спускаться. Сбоку к дому прильнуло растение с крупными бутонами (возможно, клематис). А внутри, она хорошо знает, сразу за белой дверью кружит слабый запах хлорки от бассейна и слышен гул генератора, или что там еще у них гудит, чтобы работали сауна и парилка. И повсюду расставлены бледные керамические кувшины с лимонадом – щелочным, очищающим. На обед подают карри. Пироги из цельнозерновой муки. А дальше, через библиотеку и по ступенькам, – там всегда была она. Олеандра, одетая во что-нибудь чуднóе: платье, усеянное звездами и планетами, или серебристый костюм космонавта, и всегда от нее веяло нежным и глубоким теплом, как от целебного напитка, который пьешь, когда по-настоящему худо, а уж Скай-то, точно, было по-настоящему худо, когда она пришла сюда в первый раз…

И вот теперь Олеандра умерла.

На пороге домика Флёр пахнет лапсанг сушонгом, черным кардамоном и розами, примерно так же пахнет и сама Флёр, но ее запах – это слои за слоями разнообразных ароматов, каждый – все более диковинный, все более изысканный. С тех пор как духи “Живанши III” сняли с производства из-за запрета на использование дубового мха, она стала пользоваться „31 Rue Cambon” от Шанель. Она и сама такая – чуть-чуть перечная, чуть-чуть древесная… Она сама – концентрированный шипр. Глубокая, зеленая, волшебная – таким откроется тебе берег далекого озера. Таким будет то, что позволит тебе… нет, подтолкнет тебя ко всему, чего ты только… А сразу за порогом – там, где витают предобеденные запахи шоколада, фруктов и свежесмолотых специй, – Чарли слышит чей-то плач: возможно, это Бриония. Его сестра Клем никогда не плачет. А потом раздается голос Флёр:

– Я подумала, что нужно сообщить тебе как можно раньше.

– Да нет, конечно, я очень рада за тебя. Но почему?

– Ну, я думаю… Конечно, мне немного неловко.

– Но ведь, положа руку на сердце, наши мужья действительно захотели бы его продать.

– Джеймс мечтает о своем чертовом лесе.

– Олли и сам не знает, о чем мечтает. И о чем мечтаю я. Но вот о деньгах он мечтает точно.

– Видимо, вот и ответ на вопрос – почему.

Итак, Флёр унаследовала “Дом Намасте”. Ну что ж. Значит, Олеандра знала. Наверняка знала, что Флёр – дочь Августуса. Но почему бы ей не оставить доли наследства кому-нибудь еще? Чарли представляет, как Флёр закусывает губу так, как закусывает ее только она одна, пытаясь объяснить, придумать, как сообщить самым старым своим друзьям, что отныне она сказочно богата, а они – нет, а не наоборот, как ожидалось. Но ведь они должны ценить то, что почти пятнадцать лет она работала здесь бесплатно, полагаясь на свою странную, кроткую интуицию, чтобы оградить Олеандру от опасности банкротства. И… ну, в самом деле, черт возьми, неужели можно было этого не замечать? Ведь семейное сходство настолько очевидно, что даже неловко. Точнее, стало бы очевидно, если бы кому-нибудь пришло в голову приглядеться. Они с Чарли похожи, как близнецы, потерянные в далеких джунглях лет двадцать назад и обнаруженные там прижавшимися друг к другу. В джунглях или, может, в универмаге “Хэрродс”. Так или иначе, если оставить близнецов одних – вдвоем – на такой долгий срок, то они, наверное, неизбежно… Да и потом, они уже давно не вместе, а все остальные так поглощены собой, что никто, пожалуй, никогда ничего не заметит и не узнает. От этой мысли Чарли не по себе, больно как-то, у него в голове не укладывается…

– Ты хочешь сказать, потому, что Олли такой идиот?

– Нет! Ну конечно же, нет! Наверное, я смогу все здесь сохранить, как было, – стану заботиться о Кетки и Ише, о Блюбелл и Пророке, никогда их не брошу. Олеандра знала, что на меня можно положиться. Она учила меня столько лет – да каких там лет, всю жизнь. Я ни за что не продам “Дом Намасте”, ведь забота о нем – единственное, что я умею делать.

– Но она не говорила тебе, что планирует…