Орина дома и в Потусторонье

Пелагея Ефремовна в магазине скрепилась, смолчала, но только шагнула через свой порог, так и бухнула: дескать, Литва это, не иначе, завезла болезнь! Альгис твой постарался о прошлом годе: выпустил заразных клещей…

— Ой, мама, ты скажешь… — отмахнулась Лилька, читавшая свежий номер «Советского экрана».

— А откуда ж он взялся, этот… как его… энцевалит, сколь живем в лесу, никто и слыхом про такую болезнь не слыхал… И болеть не болели…

— Откуда мне знать…

— Я зато знаю: Лит-ва! С империалистами схлестнулась — и гадит, вот что.

А дяде Венке тем временем наконец-то выделили квартиру в Городе: по Боткинскому шоссе, которое мимо завода «Буммаш», где работал дядя, прямым ходом вело к усадьбе композитора Чайковского. Березняк, росший тут испокон веков, вырубили и ровными рядами выставили пятиэтажные дома.

— Будем в Черемушках жить, — хвалилась тетя Люция. — Вернее бы сказать, в Березняках. Эмилию в садик отдам, после в школу пойдет: с балкона ее видать, больша-я! И булочная рядом, ох, хорошо!

Миля тут же задрала свой кургузый носишко:

— А Илочка-то в садик не пойдет, а я-то пойду-у…

— Орина уж выросла из садика, она в школу зато пойдет, — опередила Крошечку Лилька, завидовавшая горожанке сестре иногда белой, а иной раз и черной завистью.

— А у нас-то балкон есть, а у вас-то нету-у!

На это ответить было совсем нечего.

В доме еще шли отделочные работы, но квартира была уже известна: на четвертом этаже, № 74; чета Яблоковых повезли дочку в Город, чтобы показать Миле место, где она скоро станет жить. Поехали кружным путем, через Агрыз, чтобы лишний раз и носа в лес не казать. Хотя еще на прошлой неделе намечали в этот день всей семьей пойти по грибы — энцефалитный клещ спутал все планы.

Орина загрустила, и Лилька произнесла загадочную фразу:

— Ничего, Крошечка, может, и мы с тобой куда-нибудь уедем. На край света.

Пелагея Ефремовна убралась в конюшню и там всплакнула, чтобы никто, кроме козы да овец, не увидал ее слабости. После прикрикнула на себя: «Не уехали еще, все здесь, заны-ыла, вор-рона бестолковая!» Подоила козу и принесла парного молока Оринке: дескать, пей-ко, а то вон кашляла вчера, как собака…

Крошечка вздохнула: сколько можно! Козье молоко и всегда припахивало, а в этот раз и совсем было противное. Попыталась отговориться:

— Горькое оно…

— Сама ты горькая, — парировала Пелагея Ефремовна.

— И розовое…

— Чего только не выдумает, чтобы не пить, поглядите-ко на нее: теперь молоко у ей розовое! — всплеснула руками Пелагея. — Да полезнее козьего молока ничего во всем свете нет! И не розовое оно — а желтое: это я медком его сдобрила. Копуша — вся в батюшко: тот приехал, сварила манку, так исти не стал — густая-де! Вишь, надо было варить ему, как младенцу — жидё-охонькую! И молоко — вечно скривится: пе-енка… Тьфу! Это у них, видать, вся порода такая: гребливая. Сказывал, что отец с войны матери его письмо прислал, дескать, речку форсировали, перебитого народу было — тьма-тьмущая, река текла кровавая, смешалась кровь наша и немецкая, жарища стояла, пить-то хочется, все пили, а он, де, не смог: побрезговал… Вот и эта — тоже… Вот так! Слава те господи! А то цедит сквозь зубы…

Орина поставила чашку на стол, бабушка же продолжала:

— И в армии Андрей твой не служил, это что — мужик?!

Лилька попыталась вступиться за бывшего мужа:

— У него зрение плохое, потому в армию и не взяли. И плоскостопие еще.

— Плоскосто-опие у него… Тем более не мужик! Давай-ка, Орина, еще кружку — чтоб уж никакая зараза… Вот я меду побольше положу, будет сладко!

Лилька тут вспомнила, как они, маленькие, с подружкой Шурой Александро́вой пошли за Постолку и наелись в пустоши волчьих ягод — красненькие ягодки-то, манящие, потом мать еле отпоила обеих козьим молоком. (Пелагея, как перебрались в Поселок, первым делом купила козу.)

— Вот, вот, — закивала бабушка. — Ой, не знаю, чего-то плохо сегодня Фроська доила-ась.

На следующий день, когда Пелагея Ефремовна вновь принялась потчевать внучку молоком, дескать, пей, пей, без разговоров, — вновь объявилась Каллиста, взобралась бабушке на закорки, обхватила ее за шею и принялась подзуживать:

— Правильно, бабушка, пускай пьет. Пускай бо-ольше пьет! Пей, Крошечка, пей, Хаврошечка! После косточки-то козочкины закопаем, вырастет из них яблонька, купец мимо поедет, захочет яблочка, ветки-то наклонятся, да некому будет яблочко сорвать…