Орина дома и в Потусторонье

Свернули на заледенелые бревна моста через Постолку, Крошечка поскользнулась и упала, а когда поднялась на ноги, ее стали грызть сомнения: больно уж сложно получалось — зачем дед Мороз не отдал ей подарок на елке, при всех, а после, на обратном пути, завернул на своих лошадях в Курчумский магазин-сарай, чтобы дать точные инструкции касательно того, кому и что надо вручить…Впрочем, решила Крошечка, у Деда Мороза — как у всех взрослых — свои резоны, которые ей не дано пока постичь.

И, оказалось, что пока они страдали да веселились на елке, дома едва не случилась беда… Пелагея Ефремовна, решившая перед праздником подзаработать, отправилась на станцию Агрыз торговать домашним творогом и мороженой клюквой, Милю заперла на замок, дескать, утренник в школе недолго продлится…

А тут, рассказывала потом бабка Нюре Абросимовой, какие-то заброды-мужики решили посередь бела дня ограбить магазин (одна сторона которого была составной частью их собственного забора). Грабители высмотрели, что все из рядошнего дома ушли, — и со стороны усадьбы подпилили бревна магазина да в дыру и влезли; насовали полные мешки, чего им надо было, а одному мало показалось, когда уходили, он попутно решил и в избенке поживиться. В минуту открыв замок, вломился в дом, — а Миля, увидав в окошко, что во дворе чужие дядьки, присела в углу между окошком и этажеркой и крепко зажмурилась. Мужик огляделся, ничего стоящего не увидел, в сердцах плюнул, и чтоб уж не зря: схватил с этажерки две бутылки тройного одеколона на опохмел — и был таков.

Первыми вернулись из школы Лилька с Крошечкой (и Саной, который весь праздник просидел на красной звезде — верхушке наряженной ели) и обнаружили Милю — по-прежнему с зажмуренными глазами — за этажеркой. Ближе к вечеру пожаловала Пелагея Ефремовна. Узнав, что случилось, бабушка схватилась за сердце и накрепко решила: никогда больше детей одних дома не оставлять. Всякие недомолвки Крошечка поняла так, что ежели бы мужик обнаружил Эмилию, то сунул бы ее туда же — в мешок с наворованным барахлом, а после бы с большой выгодой для себя продал… Хотя кому могла понадобиться такая крикуша, как ее двоюродная сестренка, Орина не представляла…

Как-то вечерком, на зимних каникулах, собрались и отправились в контору Леспромхоза, стоявшую через дорогу от клуба, — на телевизор. Народу набилось — не продохнуть. Сесть было некуда, и Крошечка сбоку прокралась к телевизору, но ничего хорошего не увидела: экран был маленький, стеклянный, не то что раздольная простыня в клубе, и показывали неинтересное — балет «Лебединое озеро». Но все пучили глаза — даже Пандора косилась единственным глазом. В конторе перешептывались, что сейчас военную картину будут казать. Крошечка вздрогнула, она страшилась смотреть черно-белое военное кино: ей казалось, что война кончилась если не вчера, то уж, во всяком случае, позавчера, — поэтому лучше не будить спящего вполглаза зверя!.. Единственный военный фильм, нравившийся ей, назывался «Смелые люди»: это была цветная картина, где наших женщин, которых немцы везли в телячьих вагонах в Германию, освобождал лихой парень на рыжей лошади.

Ну а сейчас показывали и вовсе неладное: немцы с овчарками гнались по лесу за нашими партизанами. Орина потерпела, сколь смогла, но когда прекрасного партизана повели на виселицу, не выдержала и принялась дергать мать за подол. Пелагея Ефремовна с Лилькой, уставшие стоять, повздыхав, прихватили ребятенка и отправились восвояси.

По дороге Лилька говорила: дескать, подумаешь — телевизор! Да сейчас в домах ставят телевизоры, не то что в конторах. Да если они захотят — тотчас купят свой собственный телевизор, будут полеживать на диване, уплетать шанежки — и каждый божий день смотреть в стекло! А, мам? Пелагея Ефремовна жала плечами: чтобы изба стала конторой или клубом — как-то это… Но Лилька убедила ее: дескать, у меня и денежки отложены — хотела в отпуск по Волго-Донскому каналу сплавать на пароходе, да… накоплю еще!

Сказано — сделано: назавтра отправились в поход за телевизором, в Пургу. Пелагея Ефремовна выпросила лошадь в Леспромхозе — ей по старой памяти не могли отказать, — и в легковых санях, по снежку, покатили. Конюх дедушка Диомед правил низеньким коренастым монгольским коньком с подходящей кличкой Басурман. Крошечка, как барыня, лежала в сене, откинувшись на дугообразную спинку саней, в обнимку с матерью, под огромной душной дохой. Когда миновали школу — последнее людское здание в Курчуме и выехали в чисто поле, посыпал снежок, так что пришлось с головой залезть под доху. Там Крошечка и уснула — едва не задохнувшись.