Орина дома и в Потусторонье

Однорукий дедушка Каттус, поминая шайтана и всех его прихвостней, бегом перебегает дорогу перед несущимися с гор санями и алмазными тумбами.

Мазакия — Миля зовет ее Музыкия — посадила Крошечку перед собой, веревку сунула ей в руки, и они тоже понеслись с горы, перед барьером берегового обрыва санки хорошенько тряхнуло, едва не выкинув седоков, и унесло куда-то в сторону — где сани, врезавшись передком в ствол черемухи, ухнули таки в сугроб. Изо рта Мазакии выскочило: «Блядь!» Любознательная Крошечка, выбираясь из сугроба, тотчас спросила, что это такое: «Блядь!» Мазакия прикусила вывалянную в снегу варежку и стала пророком Магометом заклинать Орину не говорить Лилии Григорьевне, что она, Халиуллина Мазакия, произнесла таковское слово. Но Крошечку просьба эта только раззадорила: она решила непременно узнать у матери значение незнакомого словца. И как только перешагнула порог дома, тотчас и брякнула: «Блядь!» А когда замершая с раскрытым ртом Лилька, отмерев, ударила ее по щеке — Крошечка, в свою очередь, потеряла дар речи: ладно бабушка Пелагея, которая частенько руки распускает, но мать, которая до сих пор ее не била… Лилька же на этом не остановилась и поставила Орину лицом в угол — который составляли печь и дощатая перегородка к ней примыкающая, — чтобы Крошечка, не взвидя мира, который остался у нее за спиной, и упершись лбом в печь, могла осмыслить, что произносить некоторые слова не рекомендуется. Изумленная Орина только орала — и ни слова: даже «блядь!» — не говорила. В конце концов ее, усыпленную печью, выпустили из угла — и наутро Крошечка обрела-таки дар речи. Так она узнала, что на свете, оказывается, бывают запретные слова, после произнесения которых наступает незамедлительное возмездие. Слово оказалось сопряжено с опасным полетом с обрыва, с замиранием сердца, с падением и предательством: пытаясь оправдаться, она указала на источник, откуда почерпнула словцо, дескать, раз сама Мазакия говорит его, почему же ей нельзя…

Вот-вот должен был наступить Новый год, и мать повела Крошечку на елку в школу; ей даже сшили карнавальный костюм пчелы: из старой тельняшки дяди Венки выкроили майку, на ногах — черные колготы, на голове — шапочка с медно-проволочными усиками, за спиной — крылья (загнутая овалами алюминиевая проволока, затянутая посеребренной марлей). Имелось даже жало, склеенное из листа картона, — откуда высовывался остро подточенный карандаш, — и державшееся на поясной резинке, правда жало Крошечка, во избежание эксцессов, носила, точно дамскую сумку, в руке. Но и с вырванным жалом быть Пчелой — в плотной толпе других существ — оказалось непросто: Крошечка тыкала своими усами то Зайца в шею, то Царевича — в живот. Мать поручила Орину заботам Бабы Яги, а сама ушла что-то организовывать. Баба Яга крепко ухватила ее за руку — и Крошечка совсем было пала духом, но вскоре оказалось, что пчелами Яга не питается: она оставила Орину ради Медведя и Волчицы, с которыми пустилась в сумасшедший пляс, — и Крошечка тотчас оживилась.

Дед Мороз, пока его трижды не позвали, не откликнулся, зато когда появился, принялся раздавать конфеты и апельсины тем, кто рассказывал под елкой стишки. Крошечка знала стишок про Первое января и даже песню: «Под кустом, под кустом кто-то с рыженьким хвостом», но пробиться сквозь сплошную стену детей — имея крылья за спиной — не представлялось возможным. Крошечка собралась уже оторвать крылья, но тут Дед Мороз стал вручать подарки за костюмы — и Орина решила погодить. Но, увы, и за костюм ей ничего не дали: как она ни жужжала, бегая кругами на освободившемся пространстве позади толпы детей. Тогда как Бабе Яге, — когда та сняла страхолюдную маску, обнаружилось, что это Розка Глухова (Крошечка залезла на стул, чтоб увидеть, что происходит у елки), — Дед Мороз вручил черную клеенчатую сумочку в крупных алых розах (позже она окажется у Глуховых в гостях, и ей представится уникальная возможность разглядеть эту сумочку вблизи) — это уж вам не жало!

Когда возвращались домой, Крошечка плакала горючими слезами, которые замерзали на морозе — того гляди, лицо покроется коркой льда, точно Постолка. Лилька уж изругала себя, что не додумалась купить какой ни то подарок и сунуть трудовику, чтоб вручил дочке (ведь подарки все наперечет, кто ж их станет разбазаривать на тех, кто до школы еще не дорос).

Шли по Курчуму, и мать вдруг завернула в тесный курчумский магазин, больше похожий на сарай, у него даже крыльца с десятью ступеньками не было. В магазине Лилька перемигнулась с чужой продавщицей — и та достала откуда-то клеенчатую сумочку: красную в мелких белых ромашках, дескать, Орина, это тебе Дед Мороз передал. Крошечка схватила сумку и прижала к меховой груди, слезы мгновенно высохли. В обмен на сумку она хотела было подарить Деду Морозу — через продавщицу же — свое жало с крыльями, но мать сказала, что он уж теперь далеко и больше сюда до следующего года не пожалует.