Орфей

Этот черный наверху неспешно поворачивается. Он и на площади с танатами был. Огромный, могучий, равнодушный. На меня полувзгляд кинул, потом — к танату, со швартовыми копошившемуся. Танат хотел швартов рубить, а этот сверху ему вроде как крикнул. Беззвучно только, но пятнистого в хламиде аж пошатнуло. Торопливо стал петли скидывать.

Сходни затрещали, убрались. Ушла Ладья. По Реке вниз, по черной. Кто остался, с пристани разбрелись. Один я с моими цветами невероятными, и куда же мне теперь

так оставайся же со своими волшебствами и со множеством

Танат. Не один, орава целая. Мечи вздернули, но не с угрозой, а вроде с почтением. Приглашают. Пойду, что ж. И они по бокам. Караул почетный. А может, и конвой. Друга бы мне, но нету Друга.

Как нет? Есть!

Снова непонятность такая же, как в первый момент, когда я в Тэнар-ущвлье вокруг себя огляделся. Только что одно было — и раз: иное все. Как в «накатах» — бац! — переключение. Подготовили меня «накаты» мои, здесь меньше оторопь берет.

Нет уже танатов. За дверью остались. Маленькой такой, неприметной дверью неприютной хибарки, одной из сотен. А только внутри не помещеньице с потолком нечистым и полом земляным. Не стол под слепыми лампами, как у Локо. Не чулан паутинный. Дорога за дверью.

Мы с Другом идем по длинному крытому Тоннелю. Не говорим, только плечо к плечу держимся, и мне хорошо. Надежно. Не то что одному, верно? Главное, знать — Друг рядом, и не нужны слова. Даже видеть не обязательно. А Тоннель — он тоже с буквы большой. Так вот.

По сторонам окна полукруглые, за ними свет, как настоящий дневной. Я потому и подумал сразу, что Тоннель — крытый. Теперь понимаю, что ошибался. Откуда там снаружи день? Долго идем. Долгая дорога. Все сошлось, как Гордеев говорил: зеленый газон, цветы и дорога. И еще должна быть

вспышка

Как на секунду из «окон» будто тьмой полыхнуло. Ударило как будто. Черное и белое местами поменялись. Тоннель ярким сделался, «окна» почернели. Негатив словно. На одну секунду, но уж больно та секунда долгая.

— Я должен вернуться, — Друг говорит. На плечо руку кладет, улыбается печально.

— Как же так? Мы вместе!.. — А сам на него не смотрю, в цветочки свои уставился. Ненужные. Не остановить ими Друга. Может, выкинуть их, волшебства мои бесполезные?

— Мне уже поздно. Цветы береги, пригодятся.

И уходит. Удаляется во вновь обратившемся из негатива Тоннеле. Потерялся в темноте. Один голос только:

— Еще восемь попыток у меня! Еще восемь!.. — Погас голос, и эхо погасло. Восемь? Много непонятного…