Что-то закипело в сердце Бланшетты. Что-то близкое к гневу. В памяти назойливо вставал библейский стих. Как ненавидела она Беренику, эту лицемерную деву. Сказать Орельену или нет, что как раз сегодня утром Эдмон получил письмо от Люсьена, ликующего, захлебывающегося от счастья Люсьена, возвещавшего, что его жена вернулась в Р.? О, этому немного надо! И она, — Береника — тоже хороша, с таким мужем ничем не рискуешь, он все равно готов ей ноги целовать. Она слушала Орельена. Безжалостного эгоиста Орельена. Люди прислушиваются только к тому, что говорит их сердце. И она поклялась отныне прислушиваться только к этому голосу. Вдруг она поняла, вернее догадалась, что Лертилуа не знает, кто был любовником Береники. Господи, как же это возможно?
— Значит, Мэри вам ничего не сказала? — спросила она. — И вы не знали, что это был Дени? Ах, простите, если я причинила вам боль… ну да, этот мальчишка, ничем не примечательный юнец… в конце концов вы, по-моему, должны радоваться: уж лучше он, чем другой.
Бланшетта глядела на его искаженное мукой лицо. С какой стати он должен иметь перед ней преимущество, не страдать? Поль Дени… Незнакомец вдруг приобрел, стараниями Бланшетты, имя, внешний облик… Теперь Орельен будет представлять себе то, что так сурово запрещал себе представлять.
Вдруг Бланшетта увидела, что перед ними стоит Эдмон. Он пристально смотрел на обоих. Она улыбнулась. Впервые в жизни она встретила его взгляд, не чувствуя себя виноватой.
LXXI