Орельен. Том 2

— Господин капитан… Простите, что я вмешиваюсь не в свои дела, но… Вы так неожиданно попали к нам и не знаете… Я хотел бы вас предупредить ради Берени… ради мадам Морель, то есть.

— Слушаю вас, — буркнул Орельен, втягивая ноздрями воду. Только сейчас он заметил, что у Гастона довольно красивые глаза, глаза преданного пса, и на левом белке — красное пятнышко.

Гастон непринужденно опустился в желтое кресло и скрестил свои длинные ноги. Заметив, что одна брючина всползла кверху, приоткрыв перекрученный носок, он оттянул ее книзу и заодно погладил свою волосатую икру. Чтобы удобнее было говорить, он нагнулся. На правом плече рубашки в зелено-лиловую клетку по белому фону Орельен заметил метку прачечной.

— Прежде всего вам надо знать, — доверительно начал Гастон, — что Морель и его жена уже много лет чужие друг другу… Вы ведь видели Жизель, она стажерка в аптеке, понимаете?

Он кашлянул.

— Это меня не касается, — сухо заметил Орельен.

Гастон махнул рукой.

— Конечно, конечно. Но вам необходимо быть в курсе дела. Вы сейчас увидитесь с мадам Морель, она только на минутку вышла… и если вы не будете в курсе дела, одно неосторожное слово с вашей стороны может все загубить…

Гастон сделал вид, что не замечает протестующего жеста Орельена, и повысил голос, чтобы не дать тому возможности возразить:

— Целых двадцать лет Береника живет воспоминаниями… Понимаете? Нет? Вы — ее жизнь, вы были всей ее жизнью…

— Как глупо! Зачем вы мне это говорите?

— Однако это так. Поэтому-то вам и необходимо все знать, прежде чем вы с ней встретитесь. Когда вся жизнь женщины…

Все это трудно было понять сразу. Орельен присел на край кровати и, сам не зная почему, с любопытством поглядел на рельефный узор желтого покрывала. Ноги болели, и он с трудом расшнуровал ботинки. Ботинки упали на пол один на другой, странно живые, похожие на две скрещенные руки. Лертилуа с наслаждением расправил ноги, затекшие в тяжелой обуви, потом погрел в ладонях сначала одну, потом другую ступню и с сокрушением взглянул на свои пыльные, грязные носки. Ему хотелось лечь. Но Гастон продолжал говорить:

— Сначала Люсьен все время пытался вернуть себе Беренику, он даже мысли не желал допустить… А потом, что вы хотите? Жизнь — она сильнее… у него завелись подружки… А Береника осталась одна. Первые годы она считала это чуть ли не благословением божьим… ну, а сейчас… Да вы сами поймете, с первого взгляда поймете. Жизель… Она изучала в Тулузе фармакологию и приехала сюда в Р. в прошлом году… Странная девушка, я бы сказал, прекрасная девушка…

Слова Гастона долетали до Орельена, будто в кошмаре, когда все одновременно покрыто туманом и предельно четко, как в беспорядочном сне и в точном соответствии с логикой сна. И ко всему этому примешивалась горечь последних дней, ни на минуту не оставлявшее его чувство, что он летит в бездонный колодец, это унижение разгрома, все то непостижимое, что совершалось на его глазах… Что там Люсьен говорил об Эдмоне и Карлотте? А заморыш нервно вертелся в кресле. В глазах его горела юношеская страсть, он некрасиво растягивал и кривил свой рот, свой злополучный рот, к которому не захочет прикоснуться поцелуем ни одна женщина. Что он такое говорит? Что любит… Кого? Жизель… Да неужели?.. Он просто влюблен в Беренику… Ах, вот оно в чем дело… Что он рассказывает о ее матери? Орельен смутно припомнил историю матери Береники, уехавшей в Африку… И сказал что-то по этому поводу…

— Вы же видели ее там, внизу, старую даму в синем!

Так, так. Значит, эта старая дама — мать Береники. Она вернулась. По словам Гастона, ее роман закончился полным крахом. Когда она постарела, друг ее бросил. Она чувствовала себя одинокой и решила доживать свой век у дочери.

Гастон, видимо, мог говорить только о себе, и приходилось почти насильно вырывать у него все, что выходило за пределы этой темы. Его тянуло рассказывать еще и еще о себе, о своем детстве, об отце, который был выдающимся математиком.

Издали донесся шум взрыва. Гастон с тревогой посмотрел в сторону окна.

— Что это?

— Авиабомба, — пробормотал Орельен и повернулся на кровати, не отнимая руки от глаз. Ему хотелось поскорее уснуть.

— …в его тени… с шестилетнего возраста я жил в тени отца… рядом с этим неотвязным призраком… я был бессилен против призрака, и вот теперь вы, вы здесь, в желтой комнате, на этой постели… Я ведь вас возненавидел, но она вас любит…

Какая всё нелепость. Жоржетта. Орельен искал опоры в мыслях о Жоржетте. Но даже с закрытыми глазами не мог слепить себе образ Жоржетты. Как будто Жоржетта и дети вместе с ней отступили в самые дальние уголки сознания. Теперь уже отовсюду доносились тревожные голоса. Настойчивое нашептывание Гастона… Какой еще Гастон? Ах, да!

— У меня есть своя машина, маленькая, уже отслужившая, марки «виснер». Когда бывает невмоготу, я сажусь за руль и кружу по дорогам. Вам знакомы здешние окрестности?