Орел нападает. Орел и Волки

Нет! Этого нельзя допустить. Нельзя повернуть назад, нельзя обречь себя на дальнейшее существование с неотступными мыслями, что ты ничего не предпринял, чтобы спасти от жуткой смерти ни в чем не повинных детей. Подобная жизнь вскоре бы превратилась в кошмар. Дело обстояло лишь так, и никак иначе. Придя к этому выводу, Катон принял решение, хотя прекрасно осознавал, что излишняя сентиментальность губительна, как и путь, избранный не по здравому размышлению, а лишь повинуясь порыву. Эти соображения не имели значения. Он руководствовался инстинктом, не подвластным никакому логическому анализу.

Молодой оптион поглядел на центуриона:

– Ты, значит, считаешь, что нам нужно двигать назад, командир?

– В этом, по крайней мере, есть смысл. А ты как думаешь, Боадика? Ты и твой жених?

Икен и икенка обменялись несколькими короткими фразами. Празутаг не выказал к обсуждаемому вопросу ни малейшего интереса. Какое-то мнение на этот счет, похоже, имелось у одной Боадики, которая в чем-то убеждала гиганта. Но кончилось тем, что она отступилась и опустила глаза, уставясь на собственные колени.

– Ну? Что думает наш недоделанный черный жрец?

– Его в любом случае это мало волнует. Речь идет о спасении римлян, и ему не так уж важно, будут они жить или нет. Если ты решишь бросить их на сожжение, дело твое. Он говорит, это интересное испытание мужества.

– Испытание мужества?

Макрон холодно воззрился на икенского воина:

– В отличие от вас, нецивилизованных простаков, мы, римляне, способны принимать пусть и неприятные, но правильные решения, а не бросаться тупо вперед – на верную смерть. Посмотри, к чему за прошедшие годы привел вас, кельтов, ваш дурацкий героизм. Короче, мы сделали здесь все, что могли. Сейчас мы немного отдохнем, а как только стемнеет, потопаем потихоньку обратно.

Макрон повернулся к Катону, но тот не ответил на его взгляд. Вид у оптиона был отсутствующий.

– Эй, паренек, что с тобой?

– Командир?

Катон встрепенулся, словно выйдя из транса, и Макрон вдруг припомнил, что в последние дни им доводилось отдыхать лишь урывками. Должно быть, юнец задремал.

– Я тут прикинул, что да как, и подумал…

Макрон ощутил, как на него наваливается тяжкое бремя уныния. Даже обдумывая что-либо пустячное, Катон имел обыкновение до невероятности усложнять свои мысли, ставя в тупик всех имевших с ним дело нормальных людей. Ну почему, почему бы этому умнику раз и навсегда не уразуметь, что мир сработан весьма незатейливо и напрягать в нем ничто никого не должно?

– Что ты подумал? Только говори прямо.

– Я подумал, что ты прав, командир. Мы должны поскорее убраться отсюда. Нам нет резона бессмысленно рисковать.

– Нет. Абсолютно.

– И генерал, несомненно, согласится с тобой. А согласившись, конечно же, позаботится и о том, чтобы никто не посмел упрекнуть тебя в… как бы это сказать? В утрате моральной стойкости – вот как!

– В утрате… чего?

Судя по всему, заключительная часть фразы не пришлась Макрону по вкусу. Слышалось в ней какое-то неармейское пустозвонство. А Макрон относился к тем людям, для которых разговоры о чем-то «моральном» сродни зубной боли, и потому с досадой поморщился:

– Послушай, сынок, нельзя ли без этих мудреных вывертов? Попробуй еще раз выложить, что у тебя на уме, только ясно и просто. Ты ведь хочешь сказать, что в легионе, когда мы вернемся, могут подумать, будто мы струсили?

– Разумеется, могут. Но это ведь не большая беда. Главное, генерал поймет, что разоблачение напрочь лишило нас возможности что-либо сделать для его близких и что только поэтому мы решились уйти, оставив их в лапах друидов и тем самым обрекая на неминуемую и ужасную смерть. Разве мы виноваты, что у нас не было выбора? Нет. Вот и Плавт сделает тот же вывод. А за ним со временем и остальные поймут, в чем суть дела. Я прав, командир?

Хмыкнув, Макрон медленно кивнул и потер лоб костяшками пальцев, пытаясь сосредоточиться. Ну и наворотил этот парень! Как тут во всем разобраться?

– Отправимся налегке, командир? – продолжал воодушевленно Катон. – И помчимся как птицы. Бросим здесь все, что нам не понадобится. Все, что может помешать нам скакать.

– Никто никуда скакать не собирается.

– О, прошу прощения, командир. Наверное, я неправильно выразился. Скакать – это вроде бы бегство. Вот возвращение – дело другое. Я имел в виду – возвращаться.

– Вот как? Похвально. Но можешь не утруждаться. А ну, оставь поклажу в покое!

– Командир?

– Я сказал, не трожь поклажу. Мы никуда не возвращаемся. По крайней мере, пока. Пока не полазим тут еще малость.

– Но ты ведь сказал…

– Заткнись! Тогда я просто сказал, а теперь принимаю решение. Мы продолжаем поиски. У кого-нибудь есть возражения?

Макрон повернулся к иноплеменникам и вызывающе, на тот случай, если тем вздумается с ним спорить, вздернул подбородок. Боадика, пряча ухмылку, смолчала. Празутаг, как обычно, все понял не так и энергично закивал:

– Будем драться, римлянин, да?