Ореховый хлеб

Берег был пуст. За дюнами стояла покосившаяся рыбацкая лачуга, продуваемая всеми ветрами. Босоногий монах из Магдебургского собора, сопровождающий теперь воинов-крестоносцев, сунул головешку в тростниковую крышу, и она занялась пламенем.

Оруженосцы расставили палатки, и весь лагерь отслужил мессу. Но вдруг послышался топот копыт, и, подобно привидению, по берегу пронесся отряд всадников и скрылся в лесу. Один за другим вспыхнули кострами просмоленные корабли.

— Мы отрезаны! — воскликнул граф Барби.

Рыцари схватились за оружие, но пруссы больше не показывались.

Чем глубже в прусскую землю заходили рыцари-крестоносцы, тем тревожнее становилось у них на душе: казалось, эти пруссы, точно привидения, недосягаемы для их мечей, они вроде бы рассыпаются и тем не менее все время, незримые, преследуют рыцарей и сопровождают каждый их шаг.

В деревне Покарве, в которую крестоносцы вступили ранним утром, царила гробовая тишина. Босоногий монах, замыкающий колонну, носился с пылающим факелом от дома к дому.

А когда рыцари ехали по широкой долине, поросшей травой и кустарником и лишь окаймленной лесом, деревня утопала уже в море огня. Монах, выбежав из деревни, остановился и, утирая пот с лица черной от сажи рукой, пробормотал:

— Пресвятая дева Мария, это за четвертую рану твоего сына!

Граф Барби остановил коня. Он глубоко дышал, озираясь по сторонам, затем надел шлем.

— Мы в мешке. Там пруссы… Назад! — скомандовал он.

— Где вы видите пруссов? — спросил принц Уэльский.

— Назад, все вы слепцы!.. Этот туман над холмом не просто туман. Там дымятся взмыленные прусские кони!

И в то же время послышалось протяжное конское ржание, и словно из-под земли вырос перед рыцарями всадник. Его огромная голова была черна, а на лице выделялись красные пятна рта и глаз; в каждой из его непропорционально коротких и толстых, словно из живота выраставших рук торчало по копью, а за спиной его, подобно прядям волос, развевалось пламя. Однако рыцарь казался окаменевшим. Его конь скакал, ничего не видя, обезумевший от боли и страха. Несколько мгновений рыцари стояли, объятые ужасом, потом, придя в себя, лучники поспешно натянули тетивы. Одна стрела дрожа впилась в шею всадника, другая — в грудь коня. Конь бросился от боли в сторону, смяв несколько пехотинцев.

— Так вот каков Монте! — вырвалось у принца Уэльского.

Он не успел прикрыться щитом, как копье, неподвижно укрепленное в левой руке всадника, скользнув по броне, пронзило детскую шею принца и сбросило его с седла. Лошадь с неподвижным всадником и с принцем Уэльским на его копье упала на колени и перевернулась через голову. И теперь только рыцари увидели, что всадник всего-навсего выкрашенное чучело, привязанное к лошади, и они еще долго рубили мечами деревянного всадника, как живого…

А из-за холма с криком и гиканьем вылетела прусская конница и врезалась в самую гущу крестоносцев. Смешались лошади и люди, пруссы бились недолго, но жестоко, потом повернули коней и отступили. Рыцари и их оруженосцы затянули победную песню «Christ ist erstanden»[2] и начали преследовать бегущих пруссов. Граф Барби чертыхался и грозил кулаками:

— Бараньи головы! Это языческое коварство!.. Свиньи…

Но крестоносцы в пылу боя его не слушали.

За холмом, выстроившись в три ряда, под укрытием подпертых шестами щитов стояли прусские пехотинцы. Они расступились, пропуская своих всадников, а затем снова сомкнулись. Рыцари не могли остановить разбежавшихся лошадей, и в них полетели сотни стрел. Гирхалс, хватая ртом воздух, почувствовал, что он падает из седла, и лошадь с распоротым заостренными кольями животом придавила его. Он лежал почти без сознания и словно сквозь туман видел приближающегося всадника, похожего на Монте, но лица его не мог разглядеть…

И я узрел: вот палевый конь, и имя сидящего на нем всадника было Смерть, и ад следовал за ним…

Из леса, окружающего поле, показалась другая часть прусских всадников и пеших, отрезая путь к отступлению.

И горстка вырвавшихся крестоносцев, словно преследуемая самим дьяволом, убегала по лесу все глубже в трясину. Они спотыкались о сгнившие стволы деревьев и падали, задыхаясь, снова поднимались и очертя голову снопа бежали не разбирая дороги, проваливаясь в болотные окна.

Монах, сжегший деревню Покарве, и два оруженосца, единственные добравшиеся до суши, упали наземь, но снова поднялись и, толкаясь, стали залезать на дуб. Они уселись на ветвях, затаив дыхание, и монах затянул своим тоненьким, дрожащим от холода и пережитых страхов голоском псалом пресвятой девы Марии.

Через некоторое время из кустов вылез прусс, глянул на ветви дуба и преспокойно уселся в траве. Следом за ним появилось еще несколько пруссов: они хладнокровно, как бы совсем не обращая внимания на немцев, устроились рядом с первым.

Медведь ревел в реке на отмели, разбрызгивая лапами воду. Он был цепью прикован к пню.