Ординариум Анима

– С недавних пор наша жизнь кажется мне похожей на такой вот магазин, – помолчав, задумчиво заговорил Николай Павлович. – Огромный, с товарами на любой вкус. И все мы находимся внутри, ходим от стеллажа к стеллажу, от одного отдела к другому. И выбираем, выбираем, выбираем. И так всего много, и столько нужного, обязательного к приобретению… Так много, что порой просто голова идет кругом, и мы забываем, что за каждый выбор нам предстоит расплачиваться, причем цена может оказаться непомерно высокой. А еще мы забываем, что каждая, даже самая незначительная вещица, попавшая к нам, лишь до той поры с нами, пока мы не окажемся у выхода из этого магазина. Здесь мы будем вынуждены оставить все наши покупки до единой и распрощаться даже с воспоминаниями о том, что мы были здесь, среди всего этого сверкающего изящества. И понять, что ничто из того, что мы видели и примеряли на себя в этих стенах, на самом деле не могло нам принадлежать. Что мы были всего лишь гостями, которым случайно повезло оказаться в этом месте в это время… Конечно, обо всем этом мы не думаем, когда нам хорошо. Когда нам кажется, что столько всего еще впереди. Но когда нам плохо… Когда нам настолько плохо, что, кажется, уже некуда отступать и не хочется уже совершенно ничего, мысль об этом помогает как-то цепляться за жизнь, ценить ее. Хотя бы то, что от нее осталось. И становится чуть легче.

В глазах мужчины заблестели слезы. Он кашлянул в кулак и незаметно провел рукавом по глазам. Затем посмотрел на Евгения. По-отечески взял его за локоть.

– Как бы ни казалась порой трудна и бессмысленна жизнь в этом мире, в нас должно сохраняться то единственное, то последнее, что может помочь нам справиться с любыми дурными мыслями и известиями. Это надежда. На то, что следующий день станет гораздо лучше предыдущего. Вопреки всем законам и правилам. Вопреки всему, что происходит с нами, нашими друзьями и нашими врагами. Надежда на силу нового дня, содержание которого нам знать заранее не дано. Потому что мы всего лишь простые смертные. Исполнители той воли, о которой нам ничего неизвестно.

Николай Павлович улыбнулся Евгению.

– Помните о том, что ничего не потеряно, пока мы живы, – добавил он и, бросив последний взгляд на молодого человека, направился вниз по пустынной улице. Тусклые огни фонарей какое-то время пытались освещать его путь, но не могли совладать с темнотой, которая постепенно скрывала одинокую сутулую фигуру от Евгения.

– Молодой человек! – вдруг послышалось рядом с ним.

Он растерянно повернул голову. Юная брюнетка броской внешности. Она улыбалась ему, жуя резинку.

– Который час, не подскажете? – произнесла она тонким игривым голосом.

Евгений медленно поднес к глазам руку с часами. Снова взглянул на девушку.

– Наступил новый день, – сказал он ей задумчиво и тут же устремил взгляд в конец улицы. Где-то там, в случайном пятнышке света еще могла промелькнуть спина Николая Павловича.

Октябрь 2007

Коса на улице

Пытаюсь сосредоточиться, сбросить оцепенение. Немного кружится голова, но в целом состояние нормальное. Ни ушибов, ни порезов. Одежда цела, пуговицы на месте.

Итак, что мы имеем. Передо мной голые кирпичные стены, грязный потолок с тремя лампочками, три крохотных оконца с решетками. И дверь. Железная. Надежная. Запертая.

Из предметов здесь лишь матрац, на котором я проснулся, плед и подушка. Еще мой пиджак. Видимо, оставлен в качестве легкой насмешки. Носи на здоровье, мол. Его карманы пусты, как и карманы брюк, рубашки. Мобильник, бумажник, ключи, даже расческа… Где все это теперь? А главное – где, собственно, я? Что это, склад? Пожалуй, похоже. Если вывезти подчистую весь товар. А если оставить внутри человека и запереть дверь снаружи, то это уже больше смахивает на одиночную камеру. Света нет. Выключателя не вижу – видимо, он тоже вне моей досягаемости. Сквозь решетки пробивается тусклое свечение, по которому даже трудно понять – утро сейчас, день или вечер. Часы, между прочим, тоже исчезли. Меня явно не готовили к активной деятельности. Прямо краса в темнице. Это что же, я под арестом? В ожидании приговора? Но за что? А может быть, просто чья-то шутка?

Чутко прислушиваюсь. Мертвая тишина.