Орда

— Ага! — согласился Фрол, — идут яко в нашей деревне стадо коров, послушны так, что и пастухов не надо. Я свою бурёнку даже и не встречаю, сама к воротам подходит, да рога об них точит, пока не впустишь.

— Во — во! — засмеялся Непьян, — я тоже что — то никогда не слыхал, чтоб твоя кормилица мычала. Лучше б у тебя такая жёнка была!

Фрол, вспомнив свою жёнку с детьми, лишь вздохнул, опять «заправиться» захотелось. А Непьян, зараза, по пути уже всю их флягу вылакал. Решил обратиться к конвоируемым:

— Эй, … кожемяки! Есть, у кого что выпить, позарез душа требует!

Один из «кожемяк» обернулся, указав на свежесрубленный дом, сказав:

— Здесь можно купить, баба Маша им торгует, ежели ея вместе с нами не погнали.

На такую информацию Фрол лишь зачесал щетину чуть повыше нервно сглатывающего кадыка. Согласно Уставу, за невыполнение приказа командира во время войны, или самовольное оставление места несения службы, да и ещё много за что наказание одно — смерть! Задумавшись о статьях Устава военной службы, Фрол неожиданно получил тычок в район печени от всполошившегося Непьяна, который ему, как змея, прошипел:

— Рыбья твоя башка! Даже в ту сторону и не смотри! А то будет нам такая «баба Маша», на монастырской стене повесят!

Шедший впереди «кожемяка» от такого монолога аж присвистнул. Среди задних рядов конвоируемых, слышавших слова Непьяна, всю оставшуюся дорогу доносились одобрительные реплики, весёлое хмыканье и первоначальное напряжение начало спадать, народ понял, что в смоленских войсках царит жесточайший порядок и за просто так их никто грабить не собирается.

Но не все выходили из своих домов на улицу так мирно, многие боярские подворья приходилось брать штурмом. Из центра города доносились звуки боя. Иногда, даже громко бахали пушки, проламывая заборы и сокрушая стены вельможных хором. В проломы устремлялись штурмовые взводы ратников, после чего оттуда слышались громкие крики, стоны, вперемежку с отборным матом. Ещё через некоторое время из проломов показывались связанные верёвками окровавленные бояре, вместе с визжащими дочерями и рыдающими навзрыд детьми, полуобморочными жёнами, в компании с полуживыми сыновьями. Раненых, как брёвна, охапками, кидали на сани, ходячих связывали общей верёвкой, концы которой приматывали к саням. Их везли тоже к монастырю, но уже другими дорогами.

Некоторые колонны, бредущие в оцеплении по улицам города, с открытыми от страха и замешательства ртами наблюдали за разворачивающимися рядом с барскими дворами действам. Но далеко не все конвоируемые крестились и читали молитвы от страха, многие наблюдали с улыбками одобрения. Однако одно чувство всё же объединяло всех — неизвестность, что вообще происходит, и что им от всего этого для себя лично ожидать.

Все эти потоки людей, с городских улиц и пригородных слобод, «текущие» по направлению к монастырю, уже у его стен превращались в галдящее людское море, где каждый говорил с каждым. Здесь, в пёстрой толпе таких же, как они людей, без надзора со стороны смоленских войск, народ почувствовал себя более непринуждённо. Окружённые плотным кольцом соседей и знакомых горожан бабы громко переговаривались.

— Что делается! — баба качала из стороны в сторону головой, — до чего сподобил Господь нас дожить!

Вторая собеседница отвечала в такт первой:

— На моих глазах пехотинцы порешили дюжину боевых холопов какого — то боярина, они от пришлых убёгли к Торгу, но те их и там достали. Кровищи было … страх!

Взгляды большинства людей были устремлены на спешно возведённый трёх метровый деревянный помост, сделанный в качестве пристройки к монастырской крепостной стене. Позади, меж двух жердей было натянуто красное знамя, с чёрным крестом. От помоста в стороны шли сходни, по ним время от времени бегали пехотинцы, из них — кто с молотком, забивая гвозди, кто с досками, пара человек пыталось установить вынесенную из монастыря икону.

Наконец приготовления были окончены и на импровизированную трибуну начали подниматься начальники ратников, во главе с командующим. Следом за ними спешно забрались на верхотуру два трубача, став по краям помоста, они выдули из своих труб ранее не слыханный здесь мотив, заставив всех собравшихся замолкнуть. На передний край выдвинулся Усташ, мигом собрав на себе взоры многоликой толпы. Люди, навострив уши, затаённо ждали от него слов, которые смогли бы окончательно прояснить ситуацию.