Опыт борьбы с удушьем

– Что? Баночка с порошком же маленькая – это неудобно. Надо найти большую банку и туда пересыпать.

– Вах! Правильно говоришь.

Нашли какую-то посудину и пересыпали туда порошок. Все им пользовались, и я пользовался. Я тогда вспомнил фильм «Мотылек», который лет десять назад видел во время Московского кинофестиваля. Там Дастин Хоффман вместе со Стивом Маккуином бегут из тюрьмы и попадают на остров с прокаженными. Прокаженный дает Хоффману докурить огрызок сигары, тот долю секунды сомневается, а потом берет сигару и докуривает. Прокаженному это так понравилось, что он решил им с Маккуином помочь. И герой Хоффмана не заразился. Так же и я. Я посчитал, что не заражусь, и не заразился. И ничего, нет у меня ни сифилиса, ни туберкулеза.

Но их лечили, кололи им пенициллин или черт его знает что. Каждый день приходила сестра и колола им, по-моему, одно и то же и от сифилиса, и от туберкулеза. Меня никто и не думал лечить, какой смысл лечить меня от вшей в советской тюрьме. У всех были вши, по всему Советскому Союзу. По этому поводу даже есть песня у Галича, которая так и называется: «Белая Вошь». Я ее ворам спел, им понравилось.

Когда затихает к утру пурга,
И тайга сопит, как сурок,
И еще до подъема часа полтора,
А это не малый срок.
И спят зэка, как в последний раз
Натянул бушлат – и пока! —
И вохровцы спят, как в последний раз —
Научились спать у зэка.
И начальнички спят, их брови спят,
И лысины, и усы,
И спят сапоги, и собаки спят,
Уткнувши в лапы носы.
И один лишь «попка» на вышке торчит,
Но ему не до спящих масс.
Он занят любовью – по младости лет
Свистит и дрочит на Марс.
И вот в этот-то час, как глухая дрожь,
Проплывает во тьме тоска,
И тогда просыпается Белая Вошь,
Повелительница зэка,
А мы ее называли все —
Королева Материка!
Откуда всевластье ее взялось,
Пойди, расспроси иных,
Но пришла она первой в эти края,
И последней оставит их…

Нас было шесть человек вместе со мной, а камера большая, человек на тридцать, по размеру как общая камера, в которой я был, только там содержалось пятьдесят человек. Но главное, что воду в умывальнике не перекрывали весь день. В общей камере воду давали два раза в день по полчаса, утром и вечером, и то вечером не всегда, а по настроению. Постоянная подача воды – это фантастическое послабление для тюрьмы: можно мыться, когда хочешь, и обмываться, и стирать одежду. Я, правда, ничего не стирал, мне Женя много одежды передавала, я грязное выбрасывал и надевал чистое, чем вызывал сильнейшее уважение у воров. Через пару недель раны у меня начали затягиваться, может быть, помогла цинковая мазь, которую им от сифилиса давали, я ею свои струпья мазал. Клопов в этой камере не было, а вши хоть и были, но не в таком количестве, как в СИЗО.

Начальник тюрьмы все время посылал вертухаев проверить, как у меня дела. Они думали, я обделаюсь от страха, все-таки открытая форма, а во-вторых, что я буду шестеркой у воров. Близко даже не было, у нас сложились товарищеские отношения.

В больничной камере, вместе с грузинскими ворами в законе я встретил Новый, 1985 год. Стол, накрытый на Новый год для воров, был лучшим в моей жизни, такого я даже у узбекских министров не видел. Поросенок, индейки, гуси, дичь, литрами чача и домашнее вино. Все это охранники подтаскивали, и бесплатно, воры ничего никому не платят. Это называется уважение. Потому что если охранник будет вести себя по-другому, его зарежут по дороге домой. Сокамерники общались между собой по-грузински и переходили на русский, только когда разговаривали со мной. Я им никогда никаких вопросов не задавал: кто ты, откуда, за что сидишь, – но один из них, Гигла, высокий здоровый мужик, лет под сорок, домушник-гастролер, любил рассказывать истории.

Одну я запомнил:

«Только я взял квартиру, на выходе меня берут менты. Я вещи сразу скинул, но на их глазах. Тем не менее в руках у меня при аресте вещей нет. Дальше происходит то же, что и всегда. Менты ведут меня в камеру и пиздят страшным боем, чтобы добиться показаний. Я стою на своем: знать ничего не знаю, ничего не ведаю. Не я.

– Так как же тебя с вещами взяли?

– Ни хрена не взяли с вещами. Пустые у меня руки были.

– Да ты же на наших глазах скинул вещи.

– Не знаю, что ваши глаза видели, а у меня в руках вещей не было.