Этторе орудует цепом с неослабевающей энергией, так что пот заливает глаза и заставляет руку скользить по деревянной рукоятке. Ему приходится сжимать ее с тем же жаром, с каким он отдается работе. К полудню мышцы плеч ноют, боль в ушибленных ребрах усиливается, словно острый шип вонзается в кость. Мужчина, работающий рядом, рассказывает ему о троих умерших за день до этого от сердечного приступа во время молотьбы на солнцепеке. Этот рабочий день самый длинный из тех, что Этторе может припомнить. Дежурства в Дель-Арко, дремотное ожидание своей смены на крыше, возможность есть, когда хочется, свидания с Кьярой приучили его желудок к сытости, а ум к рассеянности. Он забыл, что такое однообразие и изнеможение, мертвящая монотонность тяжелого сельского труда. Время, на которое он из-за больной ноги выпал из привычного существования, позволило ему по-новому взглянуть на многие вещи, и теперь он ясно видит свою жизнь – череда дней, которая тянется до самой его смерти, – каторжный труд, голод и безнадежность. От этого впору потерять рассудок. Обед состоит из куска хлеба и стакана «примитиво», щедро разбавленного водой. Они работают, пока солнце не склоняется к горизонту, около семи вечера, и платят им меньше половины того, на что можно было бы рассчитывать. Работники берут деньги и с недоумением смотрят на них. Одни приходят в ярость, другие смиряются, третьи впадают в панику оттого, что им удалось заработать такие гроши. Но все, как один, молчат, так что разницы нет.
К тому времени, когда Этторе добирается до Джои, он уже не помнит, какого оттенка глаза у Кьяры и что он чувствовал, проводя пальцами по ее волосам. Он знает, ту его часть, что тоскует о подобных утратах, нужно загнать глубоко-глубоко внутрь. Нежность не имеет ничего общего с тем, что ему нужно делать. Он так утомлен, так подавлен, что бездумно шагает домой, забыв о необходимости таиться. Паола молча кормит его ужином. Она ждет. Поев, он отряхивает одежду рукой, смоченной водой из амфоры, и умывает лицо. Стягивает через голову рубашку, чтобы избавиться от попавшей внутрь колющей шелухи и соломинок. Отирает пыль и пот с груди, плеч и шеи. Осматривает синяк на ребрах, ставший из синего черным и расплывшийся, словно отпечаток руки.
– Когда планируется нападение на массерию Молино? – в конце концов спрашивает он.
– Не завтрашней ночью, а следующей, – произносит Паола ровным голосом, не выказывая ни удивления, ни торжества.
– Сколько человек?
– Двадцать пять. – Она не сводит с него глаз. – Возможно, двадцать шесть.
– Не много. И это вся твоя революционная армия?
– Когда у нас будет оружие, к нам присоединятся и другие. Ты с нами? – спрашивает она.
Этторе смотрит на нее пристально. Она стоит прямо, уперев руки в бока, опустив подбородок, исполненная решимости, на которую у него не осталось сил. Но он кивает в ответ, и этой ночью его не мучают кошмары.
Нападения на фермы не редки и со времен резни в Джирарди случаются все чаще. Обычно грабители проникают туда тайком, под покровом ночи, для того чтобы украсть съестные припасы или поджечь строение где-нибудь на отшибе, подальше от охраняемого главного здания. Все это короткие и опасные вылазки, на которые людей толкают отчаяние, голод и жажда мести. Фермы, где управляющий отличается жестокостью, где бьют и унижают работников; фермы, где самая низкая оплата и самый длинный рабочий день; фермы, хозяева которых набирают и вооружают отряды головорезов, – эти хозяйства подвергаются наибольшему риску. Но когда люди голодают, опасность грозит всем. Горстка грабителей, мужчин и женщин, вооруженных дубинами да мотыгами, похищает и режет овец и другую скотину, поджигает амбары с зерном, забирает с собой провизию и все, что можно унести. Жизнь в полутемных комнатах без электричества и долгая ходьба в предрассветных сумерках до места работы, к которой привыкают с самого детства, развили у