Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни

30 мая того же года он пишет: «Здесь русский дух! Здесь Русью пахнет, – и во многих отношениях Русью очень старой даже, до сих пор еще благополучно отстаивающей себя от России новой, либеральной и космополитической, от мерзкой России пара, телефонов, электрического света, суда присяжных, пиджака…» Здесь, в доме возле Оптиной, Леонтьев пишет философские статьи, в которых размышляет о судьбах России и русской культуры, делает неожиданные прогнозы о грядущей жизни общества, – статьи яркие, вызывающие на спор, но пронизанные светом живой веры в Божий Промысл. В частности, в одной из статей он отмечает возрастающее влияние Оптиной Пустыни не только на простой народ, но и на образованное общество.

«Недавно в наш Оптинский Скит, – писал Леонтьев в статье "Добрые вести" 1890 года, – поступили послушниками двое молодых людей из лучшего нашего дворянства… Они двоюродные братья. Оба женаты, супруги их молоды и красивы, средства их настолько хороши, что г-жа Шидловская в своем Воронежском имении устроила на свой счет женскую общину, в которой, как слышно, и будет сама настоятельницей. И мужей, и жен одели здесь в Оптиной в монашеское платье, и обе молодые дамы уехали в Воронеж, а мужья остались в Скиту. В последний раз, уже облаченным в подрясники, им позволили сходить в гостиницу проститься с мужьями, братьями, и прощание это, говорят, было до того трогательно, что старый монах-гостинник, человек торговый и вовсе не особенно чувствительный, плакал, глядя на них, и восклицал: "Господи! Да что же вы это делаете? Да как же вы это такие молодые расстаетеся?! Да разве это можно! Боже мой!" Жили обе молодые четы между собою в полном согласии, и когда одна приезжая дама спросила у г-жи Ш-й, что побудило их решиться на такой геройский шаг, – она отвечала: "Мы были слишком счастливы!" Вот истинно христианский страх!»

В этом доме посетил Леонтьева Великим постом 1890 года Л. Н. Толстой, с которым он был коротко знаком. Леонтьев выступал в печати с отзывами на его произведения. В письме от 10 декабря 1890 года он пишет: «Мне теперь привезла на днях одна молодая помещица его «евангелие» (рукописное, конечно). Она давно его приобрела, но боится без моей помощи с ним ознакомиться… Я начал было его, но скоро соскучился, увидавши с первых страниц, что это весьма известная и не новая проповедь "всечеловеческой любви" как "искусства для искусства", без всякой надежды на помощь и награду свыше, ибо особого Бога (как он говорит) нет; однако положил себе уроком дочесть до конца понемногу этот преступный и пошлый бред зазнавшегося и избалованного человека, который, видимо, верит в какую-то святость собственных наклонностей и мыслей… Он бы ходил и по всем деревням, убивая веру мужиков, если бы не знал, что ему не даст полиция этого делать! А где может – делает. Был ведь он и у меня прошедшим Великим постом. Просидел часа два, проспорил: был очень любезен, обнимал, целовал меня, звал: "Голубчик Константин Николаевич!"… Под конец свидания и беседы я сказал ему.

– Жаль, Лев Николаевич, что у меня нет достаточно гражданского мужества написать в Петербург, чтобы за вами следили повнимательнее и при первом поводе сослали бы в Тобольск или дальше под строжайший надзор; сам я прямого влияния не имею, но у меня есть связи, и мне в Петербурге верят сильные мира сего.

А он в ответ, простирая ко мне руки:

– Голубчик, напишите, сделайте милость… Я давно этого желаю и никак не добьюсь».

Своеобразные отношения были у Леонтьева с А. А. Фетом, также давним его знакомым. В конце 1880-х годов старый уже поэт выпустил несколько сборников новых стихотворений под общим названием «Вечерние огни», где было много стихотворений о любви. Вот это-то и возмутило Леонтьева. «"Вечерними огнями", – писал он, – восхищаться, как другие, решительно не могу! "Люблю тебя" (кх! кх!)…» Старец Амвросий, узнав, что Леонтьев хочет «громить» старческие стихи Фета о любви, отнесся к этому очень неожиданно. «Вообразите, – писал Леонтьев, – о. Амвросий, узнавший от кого-то со стороны о моем намерении, прислал мне из Скита запрет – сказал: "Пусть уж старика за любовь-то не пронимает. Не надо". Я, конечно, очень охотно положил "дверь ограждения на уста мои"» (17 февраля 1889). Вот как не просты старцы оптинские! Отношение о. Амвросия к Фету – «умнее» леонтьевского… В самом деле – стихи Фета на поверхностный взгляд как бы языческие, но в них нет главного для языческого отношения к любви: распущенности. У Фета – целомудрие, тишина, а часто есть и христианские, и даже православные отзвуки.