Опрокинутый рейд

Теперь расходиться. И как же не хотелось этого! Опять пребывать в одиночестве. За улыбкой прятать презрение, за равнодушием ненависть. И потом — такая дивчина! Век бы смотреть на нее.

Шорохов скучающе поглядел на собор: возле него все те же женщины, дети, мужики. Народ случайный. Снизу, из часовни, доносится:

-.. И тогда было сказано святым отцом: «Бысть же сие путное шествие печально и унывливо бяше бо пустынно зело всюду, небе бо видети тамо ничтоже, ни града, ни села, еще бо и быша древле грады красны».

Очень, очень спокойно он обернулся. Связной рядом уже не было. Спустилась в часовню? Да и была ли вообще? Но сводки у него больше нет, его рука еще помнит недавнее прикосновение руки связной.

Доброго пути, товарищ!

Некоторое время Шорохов стоял, облокотившись на перила. Хотелось, чтобы скорей пришел Мануков. Если он и действительно следил за ними, по его поведению станет ясно, заметил он что-либо или нет.

Впрочем, чего ради здесь еще оставаться?

То, что Шорохов освободился от сводки, наполнило его необыкновенной энергией. Дело сделано. При нем никаких улик. Прекрасно!

• •

В доме, едва перешагнув порог, Шорохов наткнулся на Нечипоренко. Вернее, тот налетел на него, словно подкарауливал, схватил за руку, увлек в свою комнату, плотно закрыл дверь и тогда лишь проговорил:

— Фотия зарезали.

— Как? — вырвалось у Шорохова. — Кто?

— Я-то откуда знаю! — шепотом прокричал Нечипоренко.

Он выволок из-под кровати корзину, заменявшую ему оставленный в поезде баул, начал запихивать в нее разбросанные по столу, стульям, кровати рубашки, платки, связки каких-то бумажек.

— Все! Все! — повторял он. — С меня хватит.

«Странно, — подумал Шорохов, — что он занялся сборами только сейчас, после моего прихода. Специально чтобы это бросилось мне в глаза?»- и спросил:

— Где он?

— В лазарет повезли.

— И как это было?

— Крик во дворе услышал, выбежал — Фотий в крови лежит. Хочет подняться, а голова набок. Я и сам закричал… Все! Теперь — все!

— А где был тогда Мануков?

Нечипоренко на цыпочках подбежал к нему, поднес палец к губам:

— Тут он был, в доме.

«Но мы же вместе ходили, — усомнился Шорохов. — Или все это произошло, пока я стоял у часовни?»

Нечипоренко начал перетягивать корзину бечевкой.

— Свинье не до поросят, когда ее палят, — говорил он при этом. — К бисову батьке! Останешься, и тебя зарежут. Либо застрелят. Ты молодой, не понимаешь. Особенно бойся ростовского. Фотий мне про него говорил.

С минуту потом он из-за занавески приглядывался к чему-то на улице, схватил корзину и вышел из комнаты. «Лихо ты, лихо мое», — подумал Шорохов.

Манукова он увидел из окна своей комнаты, когда тот еще только подходил к дому. По стуку входной двери, по звуку шагов отметил, что он миновал переднюю, прошел по коридору.

Минуты через три послышалось:

— Можно?

— Да-да, бога ради.

Мануков вошел. В одежде, закинув руки за голову, Шорохов лежал на кровати поверх покрывала.

— Вы давно дома? — спросил Мануков.

— С час.

— А где Христофор Андреевич? — Не знаю.

— Странно. В комнате его нет. И вещи куда-то девались.

— Не знаю, — повторил Шорохов. — Как вернулся, ни он, ни Фотий Фомич на глаза мне не попадались.

— Фотия Фомича и не может быть, — сухо отозвался Мануков. — Он в лазарете.

— Где? — Шорохов сел на кровати. — Что вы говорите?

— С ним плохо, — Мануков внимательно смотрел на Шорохова. — Какой-то субъект полоснул по горлу ножом. Пьяный либо сумасшедший. Пока не понять. Может быть, сразу то и другое.

— Но где?

— На улице. Возле нашего дома! — И когда?

— Мы с вами в это время разгуливали.

— Он жив?

— Пока — да. Я был в лазарете. Врачи обещали сделать что смогут, хотя не скрывают: положение безнадежное, — Мануков возмущенно оглянулся. — Но куда все же подевался этот идиот? Схватился и побежал на Дон? Наивная простота! По пути сто раз подшибут, как рябчика.

Шорохов продолжал сидеть на кровати. Эх, Фотий Фомич! Осиротели дети твои и все капиталы. Очень уж гнался за гроши богатство приобрести. Боялся, что в России наконец установится законная власть. Она-то все равно будет совсем не такой, какую ты ожидал. И как тебя под этот нож подвело?

— Вы слышите, что я говорю? — Мануков стоял перед ним. — Очнитесь. Идет война. Должны бы привыкнуть… Вот мое предложение: мы с вами едем в Москву. Отсюда это четыреста верст. Такое расстояние не должно вас пугать. Уже проехали больше. В Москву. Вы поняли? В Москву.

От растерянности Шорохов спросил первое, что пришло на ум:

— Как же Фотий Фомич?

— Какая связь? Лежит без памяти. Чем мы ему поможем? Хорошо, если дотянет до утра.

— Погодите, — до Шорохова и действительно только теперь дошел смысл мануковского предложения. — Это же к красным.

— Боже мой! Три дня назад вы уже были на их территории. И что с вами произошло? Нас, правда, там едва не прикончили, но большевики тут при чем? Уж кто-кто…

— Милое дело! Нас туда занесли обстоятельства. Теперь сунемся сами. Зачем? Мне-то!

— Насколько знаю, вас интересуют процентные бумаги. Сколько вы их купили у Митрофана Степановича? А сколько здесь?

— Кто это — Митрофан Степанович?

— Маклер, в доме которого мы ночевали в Козлове.