Операция №6

Был он всегда зол, грязен и немного пьян. С людьми Сюлька не разговаривал, а шипел, как гадюка. Ему доставляло истинное наслаждение оставлять в подметках концы острых сапожных гвоздей, чтобы потом поругаться всласть с разозленным заказчиком.

Но свою лютую от природы злобу на все живое утолять на людях приходилось редко и не столь уж ощутимо. Зато собаки были истинной находкой для Сюльки-горбуна.

Он ласково заманивал голодную собаку к себе во двор, а потом бросал ей кусок хлеба или кость за калитку, но так, что зад пса находился внутри двора.

Вот тогда наступала сладострастная для Сюльки минута: с плотоядным оскалом рта, весь дрожа от предвкушаемого наслаждения, он тихо подкрадывался к псу, затем с силой захлопывал калитку, зажав между косяком и дверцами зад несчастного животного.

Собака, пронзительно визжа, устремлялась прочь, волоча за собой переломанные задние ноги.

Вот этого злобного уродца и отыскал господин Качке, а поговорив с ним, сразу понял, на что пригоден швед немецкого происхождения Аксель Рихтер.

Но в маленьких глазках Сюльки-сапожника, устремленных на начальника гарнизона, было столько злобы, что Курт Амедей фон Качке испугался. Дрожащими руками он схватил свой парабеллум, надеясь испугать собеседника, но встретил все тот же колючий злобный взгляд да пренебрежительную гримасу.

Сюлька никогда не смеялся. Известно, только человеку свойствен смех, животные не смеются, не улыбаются. Поэтому некоторые суховцы утверждали, что Сюлька вовсе не человек, а какое-то злобное животное, имеющее человеческий облик.

Особенно сильно побаивался Сюльку худосочный Гуго Вальтер. Он был уверен, что горбуну ничего не стоит всадить кинжал в спину любому человеку, который ему не понравится.

В числе прочих дел полковник Качке поручил Сюльке выследить «Днепра», за что обещал крупное вознаграждение. Правда, Сюлька только пренебрежительно скривил губы — плевать он хотел на немецкую бумажную макулатуру!

Как ни лихорадило господина Качке от желания поскорее заполучить «Днепра», он не осмеливался грубо подгонять Рихтера, а только просительно говорил:

— Дорогой герр Рихтер, какие есть ваши дела? Нихт вар?

— Я шкашу, когда надо о делах, — шипя, отвечал Сюлька и, получив очередную порцию кредиток, уходил мрачный, молчаливый и злой.

И сейчас он появился в кабинете начальника гарнизона, чтобы наконец-то «шкашать» о «Днепре».

При повторном звуке «Днепр» у господина Качке окончательно выветрились все алкогольные пары настоек, наливок и коньяков. Он даже привстал, вонзаясь взглядом в горбуна, но встретил все те же пугающие, злобные и хищные глаза.

— Вы будет шпрехен правду? — прохрипел он, глотая от волнения сухую слюну. — Нихт вар?

— Я пришел не шутки шутковать, — ответил Сюлька, жуя свои тонкие бескровные губы.

Да, в тот час, после боя, не одни только глаза партизан следили за каждым движением Кирьякова. Была еще пара глаз — злобных и мрачно неподвижных. Они видели и Кирьякова, и партизан, напавших на Кирьякова.

Кажется, в первый раз за всю их жизнь в них промелькнуло что-то похожее на улыбку, это случилось, когда веревка Найды петлей захлестнулась за сук и лишь несколько минут оставалось до того сладостного, волнующего момента, когда ноги повешенного задергаются в предсмертной судороге.

К несчастью для Сюльки, этого не произошло, и опять неподвижные, мрачные, полные злобы глаза продолжали отмечать каждое движение партизан, а слух улавливал каждое их слово.

Поведение Кирьяка и рассказ одного из десантников о дровосеке, спасшем его от фашистских лап, убедили Сюльку, что Кирьяков совсем не то лицо, за которое себя выдает. Сопоставив некоторые факты, он, наконец, пришел к выводу, что Кирьяк и «Днепр» один и тот же человек.

И, кажется, во второй раз за всю свою жизнь и во второй раз за один только день нечто похожее на усмешку скривило тонкие губы Сюльки-горбуна.

Когда партизаны удалились, он не спеша побрел в Сухов.

— Почему вы можете думать, что Кнрьяк есть «Днепр»? — спросил Качке с недоверием.

— Потому шчо шнаю — вот и вшо, — ответил Сюлька своим шипящим голосом. — Шкоро ушнаете и вы… Ушнаете, потому как ваш Кирьяк, побалакав ш партишанами, опять прибудет к вам, как ни в чшом не бывало… Ну, а раш прибудеть, то яшно, шчо он ихний, то ешть партишанский чшеловек…

— Это я буду еще рассмотреть, — попрежнему сомневаясь, проговорил Качке. — Вы можете, герр Рихтер, еще ошибаться… Кирьяк попал к партизанам в плен, и они его будут повешивать…

— А я говорю — прибудеть!.. — стоял Сюлька на своем.

— О, это было бы великое счастие, — потирая руки, проговорил полковник. — Если вы, герр Рихтер, не будете ошибаться, я могу давать вам крупный куш… Нихт вар?

— Чшихал я на ваш бумажный утиль! — скривил губы Сюлька. — Нет, гошподин полковник, ша «Днепра» я хошу получить долларами или чшицтым шолотом… Потому, как пошле войны я в Рошии не оштануш — в Америку шбегу… Вот!..

— Зеер гут, — согласился Качке. — Я утверждаю вам эту награду, если Кирьяк вернется сюда… Гуго!..

Сюлька поднялся и, пхнув рукой замешкавшегося у двери Вальтера, вышел из кабинета.