Опекун

Поэтому резкое торможение и последующий удар для меня являются шоком. Кажется, что сквозь гул, нарастающий в голове, я слышу и иные звуки. Скрежет металла, голоса.

Жмурюсь, пытаясь ясно мыслить и успокоить разбушевавшуюся кровь. До меня наконец-то долетают фразы водителя.

Мы попали в аварию. Кто-то совершил запрещенный маневр перед нами, создав опасную ситуацию, но кое-кто не успел отреагировать, и нас припечатало с двух сторон. Отвратительно, но не смертельно. Есть лишь один минус – мне досталось. Голова гудит, челюсть ноет. Тянет плечо.

– Вы как? Вызвать скорую? Сообщить нашим?

Вопросы наваливаются на меня оглушающей волной. Реагирую с некоторой заторможенностью.

– Действуй по инструкции, – то немногое, что мне удается произнести, не сжав челюсти от боли. Будет синяк, и я надеюсь, что им и обойдется, и ничего не сломано. Но все же отказаться от помощи не могу, даже тогда, когда понимаю, что Эрике все-таки придется меня подождать.

Глава 25

Я глажу страницы, мысленно погружаясь в то время, когда до них касалась моя мама. Она любила этот фотоальбом, впрочем, как и все остальные. У меня хранятся десятки подобных альбомов, но именно такой, наверное, единственный. Ведь здесь среди снимков мамы я нахожу Яна. Совсем мальчишка, который растет фотографией за фотографией, и везде он на вторых ролях. Ему не нравится позировать на камеру, но мама упивается вниманием и счастлива по-настоящему.

Сожалею, что у меня так мало вот именно таких снимков. Есть что-то со временем ее школьной жизни, но не так много, остальное уже из той части, когда она стала замужней женщиной. Мама увлекалась фотографией, став со временем тем, кто делает снимки, а не позирует перед объективом. Ее хобби могло стать успешной карьерой, если бы жизнь не оборвалась так резко.

Горечь скапливается в горле, и я закрываю альбом. Как бы сильно я ни хотела просмотреть каждый снимок, запоминая детали и эмоции, я не могу позволить себе тревожить раны. Позже. Позже я обязательно попрошу у Яна этот альбом и буду рассматривать снимки, искать что-то новое для себя из жизни мамы. Но не сейчас.

Дверь с вызовом открывается и на пороге появляется Татьяна Федоровна.

Я перестаю трогать корешок альбома и поднимаю взгляд на вошедшую женщину. В чашке давным-давно остыл чай.

Женщина молчит. И тут до меня доходит.

Будто вспышка молнии пронзает черепную коробку.

Я понимаю, зачем она проводила меня ожидать возвращения Яна сюда, в его кабинет. Зачем посадила за этот стол и показала этот альбом. Мурашки мчатся по коже, превращаясь в ледяные иголки.

– Вы посмотрели?

Ее голос звучит заинтригованно и одновременно скользко.

– Конечно.

Она молчит. Тяну и я.

Между нами повисает пауза, и, кажется, каждый готов укусить друг друга, и чем больнее получится, тем жестче будет ответ. Настает мое время отвечать, ибо кое-кто теряет границы и нарушает правила.

– Ну думаю, что Яну понравится, что вы трогаете его вещи, – замечаю я, специально не называя опекуна по полному имени.

Питбуль скалится: резкие черты будто располосованы ножом.

– И еще ему не понравится, что вы пытаетесь натравить меня, заставить сомневаться в нем.

Женщина с удивлением смотрит на меня. Кажется, она ожидала совершенного другого ответа.

Я наклоняюсь и убираю альбом моей матери обратно в стол.

– Эта вещь принадлежит Яну. И я не думаю, что он хотел бы, чтобы вы трогали альбом, – продолжаю гнуть свою линию, поднимаясь из-за стола. – Я буду ждать в другой комнате. Сообщите, когда он приедет.

Пожалуй, впервые мой голос звучит так, будто я хозяйка в этом доме. Женщина готова взорваться, но в последний миг ее обрывают на вдохе.

В кабинет стремительно входит другая женщина, чуть моложе, и мне кажется, что я даже помню ее имя. Вроде Марина или Ирина.

– Ох, вы здесь! – выдыхает она, бледная и напуганная. – Разве не слышали? Босс попал в аварию!

Мир жесток и несправедлив, когда дело касается тех, кого мы любим. Мир особенно жесток, когда ты только начинаешь понимать, как сильно дорожишь кем-то.

Я хватаюсь ледяными пальцами за край стола, пытаясь балансировать на грани, и оседаю.

– Как? Какая? – вылетают вопросы из Татьяны Федоровны.

– На кольце, вроде бы. Я не знаю. Парни из охраны сказали.

– Дура! Нужно всё узнать!

За криком и потоком вопросов я не слышу даже собственного сердца. Возможно, оно пропускает удар за ударом.

Здесь пахнет лекарствами, болью, страданиями. По крайней мере, моя фантазия представляет больницу исключительно так, хотя я бывала в подобных местах не часто. Все-таки для девочки, чьи родители оставили огромное состояние в наследство, есть места, где все выглядит иначе.

Несмотря на то что по заверениям людей, окружающих меня, все в порядке, я не могу успокоить бунтующее сердца. Прижав руку к груди, иду по длинному коридору, пока не упираюсь в белую дверь. Таких здесь десятки или сотни, но я вижу лишь одну. Ту самую, которая отделяет меня от Яна. Он там. Он не ждет меня, потому что сейчас ему точно не до моего заплаканного напуганного лица. Но я выдыхаю, гоню прочь сомнения и вхожу.