Опечатанный вагон. Рассказы и стихи о Катастрофе

Раненый повернул голову к матери. Он говорил шепотом, врач слушал его слова спокойно, как вариацию хорошо знакомой темы, и сказал стоящей рядом сестре:

— Нужно принести носилки.

Эсэсовцы тем временем подошли ближе, один из них спросил:

— Врач?

— Да.

— Еврей?

— Нет.

— Тогда нельзя, — сказал эсэсовец и ткнул рукой в сторону раненого. — Это же еврей.

— Ну и что же?

— Нельзя.

— Но я врач.

— Сказано — нельзя! — повысил голос эсэсовец. — Что, в вашем городе нет еврейской больницы?

— Я знаю свои обязанности.

— Хватит! — прервал его немец.

— Ведь он же… — Врач не окончил фразы. Он не сводил глаз с неподвижно лежавшего человека.

— Пошла! — крикнул эсэсовец. — Где ваша жидовская больница?

— Я отвезу его, — сказала мать. — Вернитесь лучше, пан доктор. — Она поправила руку сына, лежащую вдоль туловища, потом накинула на себя лямку и дернула тележку. — Вернитесь…

И снова она молча тащила тележку по темным улицам. Раненый молчал. Сзади шли немцы.

— Мне теперь совсем не тяжело, — сказала мать, не оборачиваясь. Сын не отвечал. — Ты не слышишь меня? — тревожно спросила она.

— Да, мама.

— Я сказала, что мне не тяжело.

— Да.

— Надо было сразу ехать в еврейскую больницу.

— Да.

— Но сюда было ближе.

— Да.

— Но ведь я потеряла немного времени, правда?

— Ты шла очень быстро.

— Лежи спокойно, скоро все пройдет,

— Мне не больно,

Она шла сквозь густую тьму, стараясь рассмотреть дома, стоявшие справа и слева, — в темноте все они были похожи друг на друга и пропадали один за другим во мраке, таинственные и молчаливые.

— Далеко эта ваша больница? — крикнул немец.

— Нет.

И, подавшись вперед, она из последних сил натянула лямку.

— Долго нам еще с вами возиться? — раздраженно крикнул эсэсовец.

Женщина не отвечала.

— Не слышишь?

— Это тут, рядом.

Она остановилась, сняла лямку и осторожно опустила дышло. Раненый сполз, неподвижные его ноги уткнулись в мостовую. Женщина толкнула калитку, потом вернулась к тележке и втащила ее во двор. Ноги раненого волочились по гравию.

— Помни, возвращаться нельзя! — крикнул немец. — Комендантский час!

Она услышала удаляющиеся шаги. Напрягая последние силы, она прошла от калитки до здания. Колеса вязли в песке; женщина упрямо тянула за собой свой груз.

— Да как вы сюда попали? — испуганным шепотом спросил врач. Он наклонился над раненым, прикоснулся к сердцу, пощупал пульс. Они стояли у двери в густой темноте. Врач кого-то ждал. Женщине казалось, что все это длится бесконечно долго. Появились две санитарки с носилками. И наконец она услышала голос врача:

— В операционную, быстро.

В ярко освещенной комнате с окнами, затемненными черной бумагой, она увидела людей, одетых в белое. Они вели себя так, словно давно ждали ее. Раненый лежал на носилках, стоявших на полу. Врач наклонился над ним, взглянул на одежду, негнущуюся и матово поблескивающую в свете электрической лампочки пятнами жира и грязи. Под пиджаком на животе расползлось темное пятно. Носилки окрасились кровью.

— У него две раны, — сказал врач, не сводя глаз с раненого.

— Я сниму пиджак, — вмешалась мать и наклонилась над носилками. — Он запачкается.

— Не трогайте! — строго проговорил врач. И, обращаясь к сестре, приказал:

— Разрежьте!

Сестра взяла ножницы, лежавшие на белом столике.

— Нет! — крикнула мать.

— Нет, — тихо отозвался раненый.

— Режьте, — сурово повторил врач.

— У меня нет другого, — прошептал раненый.

Сестра приподняла одной рукой голову раненого, а другой, со щелкающими ножницами, неторопливо прошлась вдоль пиджака, разрезая его вместе с рубахой.

— У меня нет другого, — шептал сын.

— Починим, — равнодушно сказала сестра Она стащила с него пиджак вместе с рубахой. Обнажился большой, сильный торс.

— Правда? — спросила мать, не сводя глаз с сестры.

Врач, который все это время держал руку раненого, щупая пульс, вдруг отпустил ее и медленно придвинул к обнаженному телу. Это осторожное движение не оставляло уже ни малейшей надежды. Врач встал и, ни на кого не глядя, сказал'

— Уже не надо, сестра.

Сестра взглянула на мертвого, потом перевела взор на мать. Высохшее лицо матери в свете электрической лампочки казалось комочком потрескавшейся земли.

(1954?)

Матвей Грубиян Камень Перевод с идиша Елены Аксельрод

Никто из вас, даже добрый самый,
Не поймет, как сердце мое болит!
Камням не делают кардиограммы,
И врач их не исцелит.

Их можно перемолоть в песок
Иль целиком вмуровать в дом
На улице, что из руин всплывает…

Но спустится голубь, прижмется бочком —
И камень про смерть забывает.

(1950)

Фридрих Торберг Возвращение Голема Перевод с немецкого Евгении Фрадкиной