Я объявил через внутренний громкоговоритель: мы приближаемся к месту моего дома! Дважды повторил одно и то же, как объявляют на корабле или в самолете вблизи пункта назначения. Я все еще не знал, куда иду. Приближался кругами, а мысли суетились на капитанском мостике моего мозга. Вот и последняя улица. Магазинчик, где моя мать покупала всякую снедь. Увитая хмелем стена. Аптека. Я пришел на свою улицу.
Улица была пустынна, ни одного человека, если не считать меня. Согласно тому, что помнили мои ноги, мне предстоял крутой подъем, но улица поднималась с едва приметным уклоном. Согласно тому, что помнили мои ноги, идти надо было так долго, что не хватало терпенья, а я сразу же очутился возле небольшой площади, там, где стоял дом доктора Вайнингера, в котором мы нанимали квартиру. Но нет дома и нет башенок, нет лепнины, и нет страшных чудищ, и нет великана, несущего на своем затылке балкон. Вместо них — гладкое современное здание с широкими ступенями перед просторным входом, и множество молодых людей поднимаются и спускаются по ним, как ангелы, которых видел во сне Иаков. То не были врата небес. Надпись оповещала: «Международный дом студента». Я хотел войти, пройти по коридору, опустить отвес в каком-либо месте и сказать: здесь была спальня. Здесь жил я. Только для чего все это, когда, как ни крути, дом-то не тот, что прежде. В холле стояли алые розы, распустившиеся до неприличия. А еще была там скульптура-символ стоят рядом китаец, негр и европеец и держатся за руки, как в видении колесницы, которое было пророку Иезекиилю. Может быть, здесь я заночую? Да ведь я уже не студент. Я окончил факультет архелологии и теперь преподаю там. А может, сказать, что я приехал сюда учиться, постигать причину и следствие, факторы и побудительные мотивы, доводы и предлоги, внутренние и внешние императивы, теорию осмотрительности, силу ускорения и задержки. То есть, что я — соискатель, студент, который никогда не закончит свое исследование, алхимик, бьющийся над поисками камня, способного превращать чувства в поступки.
…Неожиданно я заметил прежнего индуса. И на его лице тоже появилась приветливая улыбка узнавания. Он откашлялся и спросил; верно ли, что я участвую в лыжных гонках или я инструктор по лыжному спорту. Мне было лестно, что он принял меня за тренера, я не сказал ни «нет», ни «да», просто ответил, что занят поисками. Все мы чего-то ищем, заметил индус. Я знал, что вы так ответите, сказал я. Но точнее было бы сказать, что я не ищу, а учу. Он пригласил навестить его в университетской клинике. В каком отделении? Он улыбнулся: «В каждом отделении я веду особое исследование, что-то между философией и психологией, между йогой и синагогой, при случае объясню»… На этом я расстался с индусом и пошел к дому маленькой Рут.
Я поднялся по улице, на углу которой стоял ее дом Я нашел там развалины. Единственный дом во всей округе, сохранившийся в своем крушении. Сквозь арочный проем выбитого окна дерево просовывало ветвь, словно благословляющую руку. Позади арочного окна находилась комната Рут. Теперь в ее комнате жило дерево и протягивало мне руку для привета — вместо нее. Я постоял. Потом обошел развалины и вновь оказался у арочного окна. Створок не было, и я не мог их закрыть. В «хрустальную ночь»[100] окно Рут было разбито камнями, брошенными с того места, где теперь стоял я, и одеяло на ее кровати сплошь покрылось осколками.
Забор, окаймлявший узкий палисадник, не пострадал, но калитка и ворота исчезли под обломками стен. Сюда, верно, прибегают дети и играют в прятки. Я еще вернусь сюда. И почему дом Рут не отстроили заново? Я смотрел на выбитые окна, до середины заваленные камнями. У дома Рут оканчивается центр города и начинается его окраина, район вилл и отдельные кварталы, каждый из которых имеет свое название: Страна женщин, Гора роз, Монаший холм и тому подобное. Город отделяет от окраин глубокий овраг, по дну которого проходит кольцом полотно железной дороги. На склонах оврага буйно разрослись кусты малины и орешника, черемуха и каштаны — все вместе они образовали непроходимые джунгли…