Опечатанный вагон. Рассказы и стихи о Катастрофе

С возрастом мы все меньше зависим
от течения времени, его излучин. Тьма
порой настает в середине объятия у окна.
Лето кончается в середине любви, и любовь
длится осенью. Человек умирает
в середине беседы, и та делится на две части,
но один и тот же дождь льет над ушедшей частью
и над той, что осталась на месте.
А одна и та же мысль в голове у путника
длится из города в город и из страны в страну.

Все это и составляет ритм танца.
Странный ритм. Я уже не знаю,
кто танцор, а кто лишь марионетка.

Не так давно я нашел у себя старое фото,
на нем — девочка (она уже умерла) и я,
совсем еще дети, сидим обнявшись
у стены, под грушей. Девочка одной рукою
обняла меня, другою насмешливо машет
мне сегодня — из царства мертвых.

И я понял: одна надежда у мертвых —
их прошлое, но его забрал Господь.
(1988)

Иегуда Амихай Не ныне и не здесь Отрывки из романа Перевод с иврита Зои Копельман

«Он же заметил однажды череп, плывущий по воде и сказал о нем: За то, что ты топил, утопили тебя, но и утопившие тебя будут в конце концов потоплены».

Мишна, Авот (3,6)

…Я видел сон. И было в том сне: вот я в Вайнбурге, городе, где родился. Звонят в церквах колокола. Я встал с места, где сидел, и оказался большим и взрослым, каким не был в детстве. Странное желание во что бы то ни стало купить новые туфли погнало меня из дому. Когда я выходил из квартиры, меня окликнула моя жена Рут и сказала, что в кухне засорилась раковина. Но я все равно ушел и очутился на изысканной улице, освещенной разноцветными лампочками по случаю скорого Рождества. Я никогда не покупал себе туфель сам. Когда я был ребенком, со мной ходила мать, а теперь со мной ходит жена (я имею обыкновение покупать обувь так, чтобы ноге сразу было удобно; по прошествии нескольких дней всегда оказывается, что туфли мне велики). У входа в мой дом, который вновь оказался моим иерусалимским домом, играли девочки. Этот мой дом опирается на три столба, словно голова человека, который в задумчивости подпер щеки обеими руками.

Маленькая Рут тоже играла там. Я сказал ей, что это невозможно, ведь я уже взрослый, а ее сожгли в страшных печах. Но она все равно скакала следом, как маленькая девочка, пока мы вновь не очутились на изысканной улице, освещенной разноцветными лампочками и похожей на улицу в Вайнбурге.

Мы вошли в обувной магазин. Я сказал ей: «Ты лучше выйди. Не то мы будем спорить из-за каждой пары туфель, которую я возьму в руки». Тут появилась моя мать и дала нам кисленькие леденцы. Она всегда говорит кислые леденцы хорошо утоляют жажду в походе! Я примерял туфель за туфлем, а маленькая Рут сидела напротив, и выражение лица у нее было сурово, как у ангела. Ее отец, местный раввин, доктор Манхейм, стоял на приставной лестнице, как всегда одетый в свой черный суконный костюм и накрытый талесом с замысловатым и тяжелым серебряным шитьем. Он стоял так, будто собирался проповедовать в синагоге. Я прохаживался взад-вперед по мягкому коврику, чтобы опробовать туфли. Неожиданно Рут сказала: «Всегда ты хочешь, чтобы тебе было удобно. Лишь бы только не жало. Ты даже жену себе подыскал с таким же именем, как у меня. Чтоб тебе было легко и удобно». В результате на ногах у меня оказались сандалии, да и те вдруг превратились в желтые тесемки.

Я проснулся, и острая боль ностальгии полоснула меня изнутри. Мне вдруг захотелось попасть в детство и в Вайнберг, где я родился, и я долго не мог успокоиться.

…Долго я не мог успокоиться после того сна. Почему мне снилось, как я покупаю туфли? Ведь вообще-то я не пижон, и мысли о покупке одежды меня не занимают. Размышляя таким образом, я столкнулся с господином Мендельсоном, агентом по продаже маргарина, который тоже приехал сюда из Вайнберга, как и мои родители. Обычно я не поддерживаю связей с многочисленными выходцами из Вайнберга, рассеянными по всему Израилю. Он рассказал мне, что наш раввин, доктор Манхейм, на старости лет собирается перебраться в Иерусалим.