Опечатанный вагон. Рассказы и стихи о Катастрофе

Мы, спасенные,
из чьих костей делала себе флейты смерть,
чьих сухожилий касалась своим смычком смерть, —
наши тела до сих пор полны
ее отвратительной музыкой.
Мы, спасенные, —
еще висят петли для наших шей,
покачиваясь в голубизне,
еще капает наша кровь в страшных часах,
еще мучит нас червь страха,
и повержены в прах наши звезды.
Мы, спасенные,
просим вас:
постепенно приучайте нас к вашему солнцу,
медленно водите нас от звезды к звезде,
чтобы мы заучивали эту жизнь не торопясь.
Ведь любая птичья песня
или глоток колодезной воды
может сорвать печати с нашей боли,
и та унесет нас прочь.
Мы просим вас:
не показывайте нам рычащего пса,
а не то мы распадемся в пыль.
Что, что связывает нас с этой вселенной?
Мы, разучившиеся дышать, —
наши души вознеслись к Нему из темной ночи,
и лишь потом пришло спасение тел.
Теперь мы пожимаем руки,
встречаем взоры,
но только смерть и тлен
связывают нас с вашим миром.

(1961)

Ида Финк Заноза Перевод с польского Юлии Винер

Девушка положила руку ему на плечо. Маленькую, ухоженную руку с розовыми лепестками лакированных ногтей.

Она сказала:

— Не надо больше об этом, милый. Ты же обещал…

Они шагали по крутой гористой тропе. Страна, где они находились, только что потерпела поражение, но здешних мест война не коснулась, и все вокруг выглядело чисто и весело. Особенно прекрасны были луга, покрытые буйной, давно не кошенной травой. В траве пестрели цветы и звонко стрекотали кузнечики. Лето в этом году наступило раньше обычного: июнь едва начался, а воздух уже был напоен запахом цветущих лип.

Юноша и девушка были очень молоды. Они шли на прогулку в горы. Когда девушка сказала «не надо больше», юноша смущенно улыбнулся и тихо, как бы извиняясь, попросил:

— Ты понимаешь, мне необходимо обо всем этом рассказать до конца. А поскольку кроме тебя у меня никого нет… Это как заноза, сидит глубоко, и нужно ее вытащить, а то загноится. Понимаешь?

— Понимать-то я понимаю, но нельзя же так все время, без конца, все об одном и том же. Ведь ты уже… — девушка заколебалась, они и знакомы-то были всего неделю, — вот уже несколько дней ты все рассказываешь и рассказываешь. Я ведь для твоей же пользы. Но если ты считаешь, что так будет лучше…

Она беспомощно развела своими красивыми руками.

— Здесь чудесно, — сказал юноша. — Это мы хорошо придумали пойти погулять. Ты придумала. Ты теперь всегда что-нибудь хорошее придумывай, а то я пока еще никуда не гожусь.

— Не огорчайся. Я тоже сначала думала, что никогда больше не обрадуюсь обновке, — засмеялась девушка.

На ней было светлое платье, пестрое, как весенний луг.

— Ты! Тебе необыкновенно повезло. Ты все время просидела в деревне, кормила кур… Ну что ж ты сразу сердишься, тебе же в самом деле повезло, и поэтому ты такая славная и спокойная и так ужасно мне нужна. Какие у тебя красивые ноги! Я их когда-нибудь нарисую. Мне обязательно надо сдать на аттестат зрелости и идти учиться. Я всегда хотел быть художником. Всегда, то есть до войны. Но тогда мне было тринадцать лет…

Они вошли в лес. Лес был густой, хвойные деревья стояли шеренгами, как солдаты. Под ногами мягко пружинила хвоя.

— В таком случае, — сказала девушка, — вечером мы пойдем в кино. Или куда-нибудь на танцы? Ладно?

Юноша нагнулся, поднял с земли шишку, понюхал ее.

— Давай отдохнем, — предложил он.

Они легли навзничь, лицом к небу. Небо над лесом простиралось чистое, светло-голубое.

— Моя мама была бы очень рада, — сказал юноша. Глаза его были закрыты, длинные ресницы подчеркивали нездоровый цвет лица. Он подождал немного, но девушка не спросила «почему». Он заговорил снова:

— Она была бы очень рада, если бы знала, что я лежу в лесу с девушкой, которую люблю, лежу себе в лесу, а день такой чудный, веселый, и ничто мне не грозит. Она ведь наверно об этом думала, когда…

Он снова умолк. Девушка лежала неподвижно, закинув руки за голову, и жевала травинку.