Оноре де Бальзак

Из-за плохой погоды прибыл лишь двадцать девятого. Госпожа Ганская жила в доме Кутайсова на Миллионной и вовсе не хотела приютить в его стенах иностранца. Она сняла для него неподалеку меблированную комнату в доме Петрова – малокомфортабельную, с постелью, густо заселенной клопами. Но что это по сравнению с радостью увидеть, наконец, свою Еву! Со времени их последней встречи в Вене прошло семь лет. «Я нашел ее такой же молодой и красивой, как раньше», – отметит Бальзак второго сентября в тетради. Вне всяких сомнений, восхищение женщиной, которой не коснулось время, несколько преувеличено. Безусловно одно: не связанная никакими обязательствами вдова может спокойно принимать его у себя. Ежедневные визиты только разожгли пыл француза. Когда ее нет рядом, он посылает ей записочки, называет «солнышком», «обожаемой кошечкой», шлет тысячи поцелуев «кошечке» от «котика», осмеливается напомнить о любовных утехах. И хотя Ганская не стремится появляться в сопровождении Бальзака, все-таки приходится представить писателя нескольким друзьям. Женщины горят от нетерпения увидеть автора «Воспоминаний двух новобрачных» и других книг, где так верно рассказано об их доле. Он побывал в Царском Селе, в Петергофе, в посольстве Франции его встретил второй секретарь барон д’Андре, заменявший ушедшего в отпуск посла. Оноре наперебой расхваливали в лучших гостиных – он был самим Парижем, навестившим Санкт-Петербург.

Генерал Лев Нарышкин, чье семейство дружило с Ганской, попросил у шефа полиции Бенкендорфа приглашение для Бальзака на ежегодный парад войск в Красном Селе. Польщенный гость любовался выправкой солдат, их умением маршировать, перестраиваться, но само действо показалось ему чересчур затянутым, что усугубила угроза солнечного удара. Он невероятно гордился тем, что стоял в пяти шагах от императора, но втайне был разочарован, что его не представили. Могучая фигура Николая, властный взгляд заворожили Бальзака, он показался ему несравненным воплощением самодержавия, отцом народа волею Божьей. Царь все еще отказывался писать «королю французов» Луи-Филиппу, виновному, по его мнению, в том, что был избран народом. Достоинство не позволяло русскому государю обращаться к нему, называя «своим братом». Оноре не мог не признать его правоты в этом чисто протокольном вопросе взаимоотношений двух правителей. Двадцать второго января, накануне своего отъезда из Парижа, он писал Ганской: «Я никогда раньше не видел русского императора, но он мне нравится, так как: 1. это единственный суверен в полном смысле этого слова, то есть он сам хозяин и правитель, это лучшее воплощение моих политических воззрений, суть которых можно выразить так – сильная власть в руках одного человека; 2. он правит так, как должно; 3. на самом деле он необычайно любезен с французами, которые приезжают посмотреть на его город. И если бы император прожил еще лет пятьдесят, чего я ему искренне желаю, я бы не прочь был стать русским. Я предпочел бы быть именно русским: ненавижу англичан, не выношу австрийцев, итальянцы ничего собой не представляют… Поэтому, если бы я не был французом… хотел бы быть русским и еду в Санкт-Петербург, чтобы увидеть императора, которого так мало интересует бумагомарака вроде меня». После парада он отметит: «Все, что говорят и пишут о красоте императора, – правда, в Европе нет ни одного человека, которого можно было бы сравнить с ним. Лицо его беспристрастно и холодно, но против его улыбки устоять невозможно, этим он похож на Наполеона».