Он уже идет

Арье-Лейб и Бейниш медленно шли из панского дома на постоялый двор. Торопиться не хотелось, день у обоих выдался длинный и непростой, а прохладный ночной воздух, тишина и звездное небо успокаивали. Остро пахло молодой травой и свежими листьями кленов, в звездном небе высоко висел молочно-белый серп луны.

– Не знаю, что подвигло пана основателя дать городу такое имя, – негромко произнес Арье-Лейб, – но на святом языке Курув означает – близкий.

– Близкий к чему? – спросил шамес.

– Вот здесь, – Арье-Лейб широким жестом обвел смирно спящую округу, – призрачный мир, в котором обитают бесы и демоны, и наш вещественный мир сходятся наиболее близко. На земле есть не так много мест, в которых демонам проще всего проникать из одного мира в другой. Поэтому они стерегут свои ворота, прячут их от евреев. Ведь если в Куруве окажутся синагоги, начнутся молитвы и учение Торы, то духовный свет будет застить нечистым глаза, мешать беспрепятственно бегать туда и обратно.

– А-а-а, так вот почему с Небес направляли нас в Курув, – вскричал Бейниш, – а другая сторона пыталась помешать!

– Именно так, – подтвердил Арье-Лейб. – Нет места сомнениям, поселяемся здесь.

Поднять людей с насиженного места и перетащить на новое совсем непросто. Кое-кто отступил от данного обещания, испугавшись трудностей переезда, вместо них пришли другие люди. К осенним праздникам в Куруве открылась синагога, в которой молились два десятка мужчин. В городе появились новые лавки, заработали новые портные, новые сапожники, бондари, плотники. Воевода пришел было к пану жаловаться на конкурентов – еврейские ремесленники работали чище и быстрее местных, – но пан вместо поддержки отчитал воеводу.

– Передай сам знаешь кому, – строго наказал он, – чтобы руки попридержали. Евреи находятся под моим покровительством.

Прошел год. Осела пыль переезда, утряслись подозрения старожилов, быстро выяснивших, что от новых соседей есть польза, причем немалая. Арье-Лейб, превратившийся в ребе, раввина Курува, стал советчиком пана в сложных и замысловатых вопросах бытия. Только шамес нет-нет да тосковал по Любачуву, ведь вся его жизнь прошла там, рядом с праведником ребе Гершоном-Шаулем.

– На что ты жалуешься? – иногда спрашивал сам себя Бейниш. – Ты уже не просто служка, шамес, а правая рука ребе из Курува, доверенный помощник. Счастье тебе выпало, редкая удача. Сначала помогать отцу-праведнику, а потом стать поддержкой его сыну, цадику. И жена довольна, ей в Куруве нравится. Чего еще надо?

– Эх, Бейниш, Бейниш, – отвечал он сам себе. – Помнишь, чему учил тебя покойный отец перед тем, как повести под свадебный балдахин? Один Бог, один ребе, одна жена. Разве можно это забыть? Арье-Лейб, конечно, замечательный человек, восходящая звезда. Скоро, совсем скоро в Курув будут приезжать со всей Польши за благословениями. Но я… что я могу поделать, если мое сердце осталось в Любачуве, с ребе Гершоном…

На следующий день после второго Пейсаха, когда хазан принялся читать таханун, зная, что ребе Арье-Лейб придерживается мнения Рамо, раввин вдруг остановил чтение и велел пропустить покаянную молитву.

– Ни в коем случае не надо менять обычаи, которых придерживается мой святой отец, – пояснил он.

Если бы раввин вытащил из-под талеса шашку и принялся ей размахивать, будто, не про нас сказано, какой-нибудь необрезанный казак, это произвело бы меньшее впечатление. Ведь именно из-за спора о произнесении тахануна образовалась новая община, и если раввин продолжает придерживаться тех же обычаев, что его отец, для чего было перебираться в Курув?

Прямо спросить ребе никто не решился, а сам он больше не произнес ни одного слова. Завершив молитву, прихожане разбежались по делам, ведь не зря сказано: в поте лица будешь есть хлеб свой.

После синагоги раввин, подобно отцу, поспешил домой на завтрак. Бейниш давно для себя заметил, что распорядок дня Арьюша в точности повторяет распорядок его отца. Подобно ребе Гершону, ребе Арье-Лейб не завтракал один – и, пока дети не подросли, приглашал за стол Бейниша. Правда, вести ученые беседы на должном уровне бывший шамес не мог, но зато он умел задавать нужные вопросы в правильных местах, и этого пока хватало.

До того как ребе, завершив трапезу, отправился в плавание по заковыристым вопросам учения, Бейниш решился задать вопрос про таханун.

– Расскажу тебе все по порядку, – ответил раввин, отодвигая тарелку. – В то утро, перед молитвой, я по своему обыкновению пришел к отцу, чтобы сопроводить его в синагогу. Перед дверями в его комнату на меня навалился то ли сон, то ли морок, и, чтобы не упасть, я опустился на лавку, привалился к стене и на несколько минут погрузился в сновидение.

В большом зале мой отец, ребе Любачува, восседал на троне, окруженный десятками хасидов. Когда я вошел, хасиды отвернулись от трона и приветствовали меня дружными возгласами: да здравствует наш ребе, да здравствует наш ребе! Отец, оставленный всеми, одиноко сидел на своем месте, с грустью глядя на меня.