Он уже идет

Залман пребывал в полном недоумении. История выглядела более чем странной. Он ничего не слышал ни о подпольной водке, ни о десятках бочек. Если даже нечто подобное существовало, прямой участник столь опасного предприятия не мог проговориться, да еще в присутствии Гецла. О жизни и смерти не болтают в шинке, о таких вещах держат язык далеко за зубами. И откуда взялись шинкари, давшие письменные показания? Залман знал хозяев всех питейных заведений на многие версты вокруг Курува, но об этих слышал впервые. Почему это вызвало недоумение только у него, а полицейские словно не заметили?

Вскоре до Курува докатились слухи об особом следователе из Варшавы. Беспощадный и неподкупный, он не давал никому спуску, а следствие гнал, точно охотничья собака зайца. Для него не существовало авторитетов, все, кроме работы, было ему безразлично. Даже имя его, Славомир (Славек) Дембовский, судебные чиновники Курува произносили осторожно, словно боясь потревожить спящее лихо.

Зяма выслушивал эти слухи с замиранием сердца. И хоть он был полностью уверен в своей невинности, но мало ли ложных дел было состряпано в Польше? Скольких безвинных евреев казнили по фальшивым обвинениям, скольких заморили холодом и голодом в тюремных казематах, скольких забили до смерти во время следствия? Помочь ему в его деле никто не мог, оставалось надеяться только на Всевышнего.

Из дому Зяме разрешалось выходить лишь в синагогу. Путь в нее пролегал мимо полицейского участка, и, по вполне понятной причине, он старался преодолеть этот отрезок пути как можно быстрее. Спустя неделю после допроса, поспешая на послеполуденную молитву, Зяма увидел перед участком забрызганную дорожной грязью черную карету. Таких в Куруве не водилось, и он сразу понял: приехал следователь.

Кучер, соскочив с облучка, почтительно распахнул дверцу. Из темного нутра легко выпрыгнул приземистый господин, одетый строго, но очень, очень дорого. Мундир из темно-синего сукна, с розовым стоячим воротником, но без знаков отличия, сидел как влитой. Господин окинул взглядом улицу и решительно направился ко входу в участок. Дверь хлопнула, поглотив следователя, кучер взобрался на облучок, крикнул лошадям и укатил.

Зяма стоял, словно ударенный громом. Он сразу узнал следователя. И хоть тот был в польской одежде и постригся на польский лад, превратив кудлатую рыжую бороду в короткую бородку, обознаться было невозможно. Бес Самуил-Самаэль собственной персоной приехал из Варшавы вести дело Залмана.

Молился Зяма плохо, посторонние мысли не давали сосредоточиться. На ум лезли слова ребе Михла, сказанные много лет назад, перед его свадьбой с Брохой.

– Будем надеяться, что это поможет, – вздохнул ребе, объяснив Залману, как бороться с бесом Самаэлем и демоницей Махлат.

– Неужели свадьба может не подействовать? – с ужасом спросил тогда Зяма.

– В духовном мире нет абсолютно точных правил и всегда повторяющихся зависимостей. Мы движемся в нем на ощупь. Надеемся, что если раньше что-то сработало, то должно помочь и в следующий раз. Станем уповать на лучшее, и Всевышний воплотит наши упования.

И вот Самаэль вернулся. Вернулся после стольких лет. И как теперь быть, что делать?

Броха, выслушав рассказ мужа, охнула и, словно в изнеможении, опустилась на скамью. От новости у нее подкосились ноги.

– Теперь понятно, – еле выговорила она, – и почему Стас якобы проговорился, и кто такие новоявленные шинкари. Это все козни демонов, Зяма, они выстроили ловушку, а мы в нее угодили.

– Побегу к ребе Михлу! – вскричал Зяма. – Он спас меня в тот раз, спасет и на этот!

– Но ты же под арестом, тебе нельзя выходить на улицу!

– Плевать! – отрезал Зяма. – Я у демонов в кармане, а это хуже, чем арест.

Дверь открыла ребецн Сора-Броха.

– Раввин обедает, – неприветливо сказала она. – А потом будет отдыхать.

– Мне нужно немедленно увидеть ребе! – вскричал Зяма.

– После сна у раввина урок, потом вечерняя молитва, потом еще один урок. Попробуй поймать его завтра утром в синагоге.

Ребецн вдруг осеклась и смерила Залмана удивленным взглядом.

– А что ты тут делаешь, Зяма? Ты же под домашним арестом!

– Пожалуйста, – умоляюще произнес Залман, – немедленно, умоляю!

Дверь скрипнула, пропуская его вовнутрь. В доме ребе Михла было пасмурно, сквозь щель между задернутыми занавесками с трудом проглядывала полоска серого неба и черный скат крыши соседнего дома. Жизнь раввина протекала в стороне от любопытных глаз, ребецн живой плотиной отгораживала мужа от бурных потоков страстей и бед человеческих.

Ребе Михл обедал. На большом коричневом столе дымилась тарелка борща, а на подносе лежали ломтики аккуратно нарезанного черного хлеба. Раввин оловянной ложкой, зажатой в правой руке, зачерпывал чуть-чуть красной жидкости, медленно, будто раздумывая, стоит ли, подносил ко рту. После каждой ложки он откусывал крошечный кусочек от горбушки, зажатой в левой.

– Еда – это очень важная часть жизни, – часто повторял он, – и относиться к ней следует осторожно и внимательно.