Он уже идет

– А для чего пан Моравский хочет меня видеть? – спросил он спокойным голосом человека, не чувствующего за собой ни малейшей вины.

– Цыц! – рявкнул один из гайдуков. – Язык не распускай. Велено явиться. Встал и пошел! Ну?

В качестве подкрепления своего довода он поднял нагайку и со свистом ударил по столу. Тарелка разлетелась вдребезги, и кусочки каши перепачкали одежду Залмана. Броха стояла белее стены. Она сразу поняла, в чем дело, и надеялась лишь на то, что открытость и прямота ничего не знающего мужа может их спасти.

Несмотря на обещание не свирепствовать, пан навалился на Залмана, как медведь на улей с медом. Однако, несмотря на угрозы, проклятия и зловещие обещания, жидок вел себя уверенно, как ни о чем не подозревающий человек. Все обвинения он полностью отметал, ссылаясь на подробные записи в конторской книге.

– Посмотрите на мой образ жизни, – спокойно повторял Залман. – На что, по-вашему, я трачу такую кучу уворованных денег?

– Стану я рыскать по твоей хибаре в поисках кубышек? – усмехался пан. – Спущу с тебя шкуру живьем, а кубышки твоя баба сама выкопает и принесет.

– Нет у нас никаких кубышек, – пожимал плечами Залман. – Еле-еле концы с концами сводим. Не верите – выясните у шинкарей, которым я водку продаю. Спросите, сколько они платят, сравните с тем, почем мне отпускают товар на винокурне, и все станет на место.

Пан считал себя опытным человеком, хорошо разбирающимся в людях. Уверенность и спокойствие Залмана произвели на него благоприятное впечатление. В общем-то, кроме доноса Гецла, у Моравского не было никаких доказательств. Да и сам донос, подслушанный разговор в шинке, мог оказаться пьяной похвальбой или откровенным враньем. И пан Анджей решил послушаться жену – спустить дело на тормозах.

Он, разумеется, еще долго орал на Залмана, угрожая и требуя, но, видя его неприступность, в конце концов отпустил, взяв с него слово даже не думать ни о чем подобном. Слово Зяма дал с легкостью, ему и в голову не могло прийти, что творили за его спиной любимая жена и верный помощник.

Казалось, гроза прошла, и вновь потянулись дни, наполненные медовым шелковым покоем и привычными заботами. Разумеется, отношения со Станиславом Мендель немедленно прекратил. От таких болтунов нужно держаться подальше, а не пускаться вместе с ними в щекотливые и опасные затеи. Но на всемирной фабрике душ делу готовился новый поворот.

Непонятно каким образом, но о незаконной продаже водки стало известно воеводе, и тот немедленно спустил с поводка полицию. Первым взяли Стаса. После двух часов основательного допроса тот рассказал о трех десятках шинкарей, которым через Зяму сбывали незаконную водку. Речь шла не про одну бочку в месяц, а о многих и многих бочонках, которые Мендель забирал в условленном месте, а Залман после продажи привозил деньги. Ущерб казне оценивался в тысячах золотых.

– Это евреи нас подбили, – кривя рот, чтобы не заплакать, каялся Станислав. – Залман все придумал, Залман нас научил, Залман нам крошки бросал, а жирный кусок тащил себе. Он всех нас обманывал, врал на каждом шагу. Я давно хотел прийти и сознаться, но боялся его мести. Он жестокий, безжалостный злодей, если узнает, что я его выдал, сведет со мной счеты!

Следователь не поверил, признание Станислава выглядело оговором. Залман родился и вырос в Куруве, его хорошо знали не только евреи. Портрет, нарисованный свидетелем, мало походил на реального человека.

Кроме того, концы слишком легко и просто сходились в одной точке. Но все-таки следствию решили дать ход. Вызвали трех шинкарей, названных Станиславом, и трое из них подтвердили, что покупали у Залмана недорогую водку. Их показания совпадали с тем, что рассказал Залман, и следователь почти решил закрыть дело, но на всякий случай вызвал еще двоих шинкарей. И вот тут его ждал сюрприз: шинкари полностью повторили слова главного свидетеля о десятках бочонков, еврейской хитрости и обмане.

Тогда на допросы потащили Залмана. Тот повторял, что ничего не знает, не видел и не слышал и понятия не имеет ни о чем, повторяя те же соображения, которые приводил Моравскому. Броха не посвятила его в свои махинации даже намеком, чтобы его показания оставались искренними. Но, в отличие от пана Анджея, полицейских правдивость показаний Залмана не впечатлила.

Допросили Менделя, но балагула молчал как рыба. Не видел, не слышал, не знаю. На том первый круг дознания и закончился.

Показания были запротоколированы и отправлены в Варшаву, поскольку крупными делами занимались следователи рангом повыше, чем мелкий полицейский чин захолустного городка. Зяму и Менделя хотели посадить, но реб Гейче подмазал кого надо, и меру пресечения заменили на домашний арест.