Он уже идет

– Прошу вас, пан Дембовский, огласите показания свидетелей.

Славомир встал, одернул мундир и громко произнес:

– Ваша честь, произошло досадное недоразумение. Мыши, – тут он поднял со стола папку в сафьяновом переплете и показал начисто отгрызенный угол. – Этой ночью мыши уничтожили все документы.

– Я в первый раз слышу, чтобы в здании суда мыши сгрызали показания свидетелей, – нахмурился судья. – Вам не кажется, что в этом деле слишком много досадных недоразумений?

– Вы совершенно правы, ваша честь, – нимало не смущаясь, ответил Дембовский, – но я лично еще вчера читал эти показания и могу повторить их слово в слово. Однако я все же предлагаю выслушать главного свидетеля, пана Станислава Ольшевского. Уверен, что вашей чести не понадобятся дополнительные материалы.

– Хорошо, – согласился судья, – приступайте.

Станислав встал, повинуясь знаку, поданному Славомиром, и уже собрался было начать, как вдруг дверь распахнулась, и в зал, звеня шпорами, ввалился шляхтич. Был он в расшитой золотом малиновой венгерке, залихватски заломленной меховой шапке и в гусарских рейтузах, заправленных в начищенные хромовые сапоги.

– Ваша честь! – командирским голосом рявкнул шляхтич. – Прошу слова.

– Вы находитесь в присутственном месте, – холодно произнес судья, – прошу вас прежде всего снять головной убор и представиться.

– Виноват, ваша честь, – рявкнул шляхтич, срывая с головы шапку. – Помещик Пулавского повята, поручик в отставке Болеслав Понятовский.

Шляхтич щелкнул каблуками и чуть склонил голову, выражая почтение суду.

– Итак, – более мягким тоном произнес судья, – что вы хотите сообщить суду?

– Я бы хотел сообщить суду, – с напором заговорил Понятовский, – что вот этот пся крев, – он поднял руку и указал дрожащим от возмущения указательным пальцем прямо на Станислава, – наглый враль и подлый обманщик. Три года назад я взял его арендатором в свой маеток, он за несколько месяцев ухитрился развалить все хозяйство, продать урожай и сбежать с деньгами к чертовой матери.

– Прошу держать себя в рамках приличий, пан Понятовский, – оборвал его судья.

– Еще раз прошу прощения, ваша честь. Но поймите и меня, два года я ищу этого сукиного сына по всей Польше и сегодня утром случайно узнаю, что он дает показания в Курувском суде. Какие еще показания, – загремел Понятовский, – в яму его, в яму ворюгу и подлеца!

– Это правда? – грозным тоном спросил судья, уставившись на Станислава. Тот не ответил, но отвел глаза в сторону.

– Поскольку при рассмотрении дела обнаружились явные нарушения процессуальности, – начал судья, – связанные с отсутствием должным образом оформленных показаний свидетелей, я возвращаю его следствию для дознания. Вы же, пан Понятовский, можете подать жалобу на Станислава Ольшевского в установленном законом порядке.

– Сейчас я подам жалобу, – вращая глазами, заявил Понятовский. – Пусть он только выйдет из здания суда на улицу, тут же и подам. Очень увесистую, основательную жалобу. И не одну!

– Слушание дела закончено, – возвестил судья, поднимаясь из своего кресла. – Объявляю заседание закрытым.

Станислав Ольшевский исчез в тот же день. Никто не видел, как он выходил из здания суда. Вероятно, опасаясь мести Понятовского, Станислав бежал через черный ход и скрылся. Шинкари, покалечившие друг друга, пропали бесследно, скорее всего, разъехались по домам залечивать раны. Грозный Славек Дембовский отбыл из Курува на следующий день, продолжать дознание без свидетелей было невозможно. А спустя месяц Залман получил официальное уведомление о закрытии дела по причине отсутствия доказательств состава преступления.

– Разбежались демоны! – радостно воскликнула Броха. – Спасибо ребе Михлу, не сомневаюсь, это он их отогнал.

Залман не ответил. Молча натянул полушубок, нахлобучил шапку и отправился к раввину.

С утра пошел снег. Он косо летел с низкого сизого неба и жалобно поскрипывал под подошвами Зяминых сапог. В домах топили печи, и дымок, настоянный на запахе сгоревшей сосновой смолы, витал над Курувом. Дышалось легко и свободно, жизнь, счастливая, длинная жизнь, до краев наполненная то радостными, то грустными событиями, стояла перед Зямой аркой из черных веток тополей, осиянных холодным белым снегом.

– Вот какое странное дело, – сказал Залман, усевшись на табуретку перед креслом ребе Михла. – Я хотел поблагодарить пана Понятовского. Не деньгами, разумеется, – передать несколько добрых слов и бочоночек хорошей водки. Отправил человека в Пулав найти поместье отставного поручика. Мой человек искал его два дня, у кого только ни спрашивал, к кому ни обращался. Нет такого помещика в Пулавском повяте, ребе Михл, и никогда не было. Откуда он взялся?

Раввин долго смотрел на Зяму, словно увидев его впервые, поводил седыми бровями, морщил лоб, покусывал губы, что-то соображая, а потом сказал:

– Я здесь ни при чем, Залман. Твоя искренняя, чистосердечная молитва послала мышей в здание суда. А кто отправил на заседание пана Понятовского, понятия не имею. Знаю, ты подозреваешь меня, Залман, но это не я.