Он уже идет

– Сними сапоги, – провозгласил Самуил, замирая как вкопанный. – Мы подошли к святой земле.

Он оперся спиной о ствол, стащил сапоги и, блаженно пошевелив пальцами ног, приблизился к валуну посреди поляны.

– Вот он, алтарь! – упав на колени, Самуил истово поцеловал землю, сдвинув рукой палые листья.

«Безумец, безумец, – лихорадочно соображал Зуся. – С ним бессмысленно спорить, надо на все соглашаться. Лишь бы ноги живым унести!»

Самуил наскреб полную горсть подмерзшей земли и протянул ее в сторону Зуси.

– Чувствуешь святость, чувствуешь?

– Чувствую, – покорно согласился Зуся.

– Это хорошо, это правильно, – заметил Самуил, поднимаясь с колен. – Мы хотим, чтобы святость засияла не только на этой заброшенной поляне, но воцарилась в сердце Польши, в Кракове!

– Достойное желание, – поддакнул Зуся.

– И ты нам в том поможешь! – воскликнул Самуил. Быстро перебирая ногами, он подбежал к Зусе и протянул ему зажатую в кулак землю. – Вот эту часть святости ты привезешь в Краков и бросишь в колодец на рыночной площади напротив Ратушной башни. Это и есть та самая маленькая просьба. Не забыл?

Зуся остолбенел. Он ожидал чего угодно, но только не такого предложения.

– Я вижу, ты боишься, – усмехнулся Самуил. – Думаешь, что я подсовываю отраву. Не бойся, Зуся, все честно и чисто! – он поднес кулак ко рту, раскрыл его и, высунув длинный розовый язык, жадно облизал землю.

– Хорошо! – поспешно ответил Зуся. – Привезу и брошу. Давай сюда.

– Не так быстро! Святость не терпит суеты!

Свободной рукой Самуил достал из-за пазухи бархатный мешочек темно-вишневого цвета и бережно пересыпал в него землю.

– Бросишь прямо так, вместе с мешочком, – сказал он, протягивая его Зусе. – Но перед тем как бросить, скажешь: я делаю это во имя славы истинного Бога! Повтори!

Зуся взял мешочек и быстро повторил. Бессмысленно перечить сумасшедшему. Сказать, что требует, взять мешочек, унести ноги. А там подумать, как лучше изобразить, будто выполнил обещание.

– Вот и замечательно! – радостно вскричал Самуил. – Отправляйся немедленно. Одна беда, дороги нынче опасные, лихих людишек хватает. Отряжу-ка я с тобой двух крепких парней, чтоб ни одна холера не помешала. Не волнуйся, они тебя доставят до самого колодца, днем и ночью охранять будут. Под их защитой можешь спать спокойно до самого Кракова.

Самуил заложил два пальца в рот и свистнул, как настоящий разбойник. Сразу из-за деревьев раздалось лошадиное фырканье, и вскоре к поляне, влекомая могучим битюгом, подкатила телега с разбойного вида возницей. Два бандита подхватили Зусю под локотки, забросили в телегу, набитую сеном, а сами уселись рядом, слева и справа.

– Желаю вам удачной дороги! – осклабился Самуил. – Вороной у вас крепкий, до самого Кракова потянет без отдыха, а хлеб и бочонок с водой найдешь в сене. Чего еще надо? Завтра к вечеру, Зуся, ты будешь на рыночной площади. Пошел!

Он снова свистнул, да так резко и заливисто, что битюг рванул с места и галопом понесся через рощу, каким-то чудом огибая деревья.

«Ну, попал, – думал Зуся. – Ни сбежать, ни отвертеться. Что делать, что делать?»

Вокруг тянулся тот же осточертевший осенний пейзаж Галиции, поля сменялись перелесками, телега прокатывалась через деревни, грохотала по мосткам через речки с черной предзимней водой. Битюг не знал устали, гнал и гнал неспешной трусцой, ни на мгновение не сбавляя шага. По рытвинам и колдобинам, по черной раскисшей грязи, а иногда, сокращая путь, прямо по полю.

«Заколдованный он, что ли, – думал Зуся, глядя на блестящую от пота черную спину битюга. – Не может обыкновенный конь так долго скакать без отдыха. И главное – ровно-ровно, словно это не лошадь, а заводная игрушка».

Он вытащил книжечку псалмов, чтобы найти утешение в словах царя Давида, но сидящий слева попутчик резким движением заставил его закрыть книгу.

– А вот этого не надо, – глухо произнес разбойник. – Смотри лучше на дорогу и думай о своей жизни.

И тут Зуся окончательно понял, в чьи лапы угодил. Понял – и затрясся от ужаса.

* * *

Человек, вошедший в дом архиепископа Кракова, не церемонился. Решительно отодвинув плечом слугу, вставшего у него на дороге, он направился прямо в приемные покои архиепископа.

– Нельзя! – закричал вслед слуга. – Остановитесь, его высокопреосвященство отдыхает.

Незнакомец, не обращая внимания на его слова, взялся за массивную серебряную ручку двери, украшенной орнаментом из слоновой кости. Слуга взметнул над головой руку с колокольчиком для вызова стражи – да так и замер, не в силах ни позвонить, ни опустить руку, ни даже вымолвить слово.

Несмотря на черную сутану, архиепископ краковский, оставаясь наедине с самим собой за плотно закрытыми дверьми, жизнь вел достаточно пеструю. Не отказывал себе ни в дорогом вине, ни в изысканных яствах, сдобренных диковинными специями, ни в роскошной посуде, ни в легкомысленных книжках.