Он уже идет

От горечи и обиды перехватывало дыхание. Чтобы как-то успокоиться, Зуся принялся вспоминать, от чего он отказался ради неблагодарных свиней. Удивительное дело, картины, казалось бы, давно забытого прошлого, ушедшей навсегда жизни начали всплывать перед его мысленным взором с хрустальной прозрачностью, ясные, словно осенний день, когда прохладный воздух уже не мешает рассмотреть все подробности леса за речкой и пересчитать скирды на желтом от стерни поле.

Вот одно из ранних воспоминаний. Мальчиком он бежал домой после игр. День выдался знойным, воротник рубашки промок от пота, и пить хотелось неимоверно. Соседка в начале улицы, полька, стояла на пороге дома и, увидев пробегающего Зусю, поманила его рукой.

– Ой, хлопчику, як тебе жарко, ты же весь мокрый. Почекай, я тебя холодненьким напою.

Она скрылась в доме и вскоре вышла, неся большую кружку:

– Пей, хлопчику, пей.

Зуся решил, будто в кружке вода, и доверчиво протянул руку. Ладонь тут же наполнилась мокрой прохладой, он поднес кружку к лицу, и в нос шибануло сладким и пахучим, от чего рот наполнился слюной.

«Это же хлебный квас, – сообразил Зуся, глотая слюну. – А сейчас Пейсах! Нельзя, ни в коем случае нельзя. Но как же хочется пить!»

Полька заметила, как изменилось его лицо, и негромко произнесла:

– Да пей, хлопчик, пей, никто ж не видит, а я никому не скажу.

– Он видит, – ответил Зуся, поднимая глаза кверху.

– Он! – вскричала полька. – Неужели он такой жестокий, ваш Бог, что станет наказывать дитятко из-за кружки холодного квасу?

Зуся покачал головой и протянул кружку обратно.

– Спасибо большое, но я не могу.

– Ну и Бога вы себе выбрали! – горестно воскликнула полька, принимая кружку.

И на всю жизнь, да-да, на всю долгую жизнь Зуся запомнил этот запах, эту прохладу, эту сладость близкого, доступного греха.

Прошло лет десять. Уже парнем послал его отец сопровождать возчиков с товаром в Люблин. Они бы и сами прекрасно справились, но отец знал, что при сыне хозяина возчики постесняются беззастенчиво напиваться. Пить все равно будут, какой возчик после дня дороги не примет вечером на постоялом дворе чарку-другую водки. Сын был нужен для того, чтобы речь не зашла о третьей, четвертой и пятой чарке.

Хозяин постоялого двора умер два года назад, и всем заправляла его вдова Гжешка, задиристая, скорая на слово бабенка лет под сорок. Бедра у нее были круглые, зад оттопыренный, груди как два снопа, глаза голубые, зубы белые. Шагу она не могла пройти по залу, чтобы кто-нибудь из обедающих не попытался шлепнуть ее по заднице или ухватить за другие волнующие мужское воображение места. Получалось у них плохо, от загребущих рук Гжешка ловко уворачивалась, а особенно напористый мог запросто схлопотать по усам.

Общая комната для проезжих располагалась рядом с большим залом на первом этаже, в котором выпивали и закусывали. Расположение правильное и весьма удобное, подвыпившему возчику не приходилось долго искать, где преклонить голову: прошел на заплетающихся ногах пять-шесть шагов и упал.

Комнаты для состоятельных гостей находились на втором этаже, рядом с дверью на половину хозяев. Покойный муж Гжешки всегда оставлял возле этой двери зажженную лампу, чтобы досточтимому гостю, в случае необходимости, было видно, куда стучать.

Оставшись одна, Гжешка по ночам дверь не открывала, но лампа продолжала гореть, освещая выкрашенные в салатовый цвет стены и беленый потолок с черными точками, оставленными за лето полчищами мух.

Возчики допили по третьей и пошли укладываться. В дороге поднимались рано и выезжали чуть свет, чтобы до темноты успеть как можно дальше. Зуся проводил их взглядом и отправился к себе на второй этаж. Толстые стены гасили шум хмельных голосов, было тихо и спокойно.

Из приоткрытой форточки задувал свежий ветер. Большая луна светила прямо в окно. Зуся зажег свечу, помолился в тишине и прохладе и стал готовиться ко сну. Читал дневной раздел из Пятикнижия, псалмы, думал о своих поступках за прошедший день.

В дверь постучали неровно и нервно. На пороге стояла дрожащая Гжешка в запахнутом кое-как ночном халате, который не мог скрыть ее пышные формы.

– Спаси меня, хлопчик!

– Что случилось?

– Летучая мышь через форточку залетела, а я их боюсь до смерти. Выгони ее, умоляю.

Зуся про себя удивился, что такая резвая, рукастая баба боится летучей мыши, но удивления своего не выказал, а сразу отправился на помощь.

Большая комната была едва освещена единственной горящей свечой в большом бронзовом канделябре.

– А где же мышь?

– Она не здесь, она в спальне, – Гжешка указала на дверь, ведущую в смежную комнату.

Там было сумрачно, свет от оставшейся в большой комнате свечи еле освещал порог спальни, оставляя кровать в таинственном полумраке. Зуся завертел головой, пытаясь отыскать мышь, но ее нигде не было.

– А где же мышь? – удивленно произнес Зуся, оборачиваясь к Гжешке.

– Та вот она, – улыбнулась та, сбрасывая халат и задирая рубашку до шеи. – Хватай же ее, лови! – Гжешка указала подбородком на черный треугольник под животом.