Он уже идет

Неожиданно для самого себя Зуся тяжело вздохнул. Значит, больше не будет горячей бани перед субботой, а затем неспешного шествования в синагогу и наслаждения от ветерка, холодящего шею и распаренное лицо. И сладости от кубка с вином по возвращении домой, и обжигающего язык чолнта прямо из печки, и томного субботнего сна рядом с горячими бедрами жены.

– Какие еще горячие бедра?! – Зуся невольно усмехнулся. Все это осталось в прошлом. Но в его памяти ничего не изменилось. В ней он по-прежнему молод, полон сил и жаден до земных утех.

Зуся твердо верил в существование будущего мира и не сомневался, что попадет в него. Но в том блаженном мире души существуют без тел, и плотские радости, к которым он привык за долгое земное существование, недоступны. В раю души наслаждаются светом Торы, повторяя то, что успели выучить на земле, и Зуся приложил немало усилий, чтобы его душе было там чем заняться.

Сказать по правде, он никогда не получал удовольствия от учебы, просто тянул лямку, как вол, как ломовая лошадь, как каторжник. В будущем мире он – несомненно! – получит награду за эти усилия, но разве можно сравнить усладу от холодной рюмки водки и фаршированной щуки с чтением псалмов или разбором темы в Талмуде?

Да, воспоминания – это пища души в раю. Сделать уже ничего не сделаешь, остается лишь без конца возвращаться к тому, что было, и переживать прошлое заново, смакуя каждый вздох, аромат, вкус. Для того и дана человеку большая голова, дабы запомнить все-все, до малейшей черточки, и унести с собой в мир душ.

– А что вспомню я? – подумал Зуся и снова тяжело вздохнул. В его памяти горой вздымалась нескончаемая война с самим собой, противоборство с волнами бесчисленных искушений. Да, почти все он сумел преодолеть: где взлететь на вершину волны и скатиться с противоположной стороны, где поднырнуть и пропустить ее над головой. Ну а толку, толку от этого? Чего он добился изнурением и воздержанием?

Ох, как ему хотелось жену. Особенно в молодости, когда бурная кровь бешено ходила по телу, а земля сама убегала из-под ног, казалось, еще шаг – и взлетишь. Но по закону почти половину каждого месяца к жене возбранялось даже прикасаться. А когда добренький закон наконец разрешал, самое сладкое все равно оставалось запрещенным. Этого нельзя, чтобы дети не родились немыми, а от того упаси Боже, чтобы дети не родились слепыми, туда нескромно, сюда неудобно. Все ради детей, все для них!

Ну вот он и старался. Лишал себя того, отказывался от другого, закрывал глаза на третье и даже не смел мечтать о четвертом. И что? Что в итоге? Чего он добился, подмяв радости своей жизни под правила и указания?

Два сына ушли. Перебрались в Данциг, закрутили торговлю, разбогатели, обзавелись семьями. Да вот беда – закон Моисеев помехой оказался! Мешал деньги зарабатывать, а потом тратить в свое удовольствие. Вот они и отодвинули его в сторону, как ненужный хлам.

Дочь, его радость, его любовь, его отрада, самая младшенькая забавница, вышла замуж и осталась в Куруве. Заповеди соблюдает, что называется, на малом огне. Зусе, шамесу центральной синагоги Курува, в ее доме даже есть невозможно: поди догадайся, что дочка по рассеянности или по недосмотру положила в кастрюлю.

Ну, и чем помогло ему, Зусе, соблюдение запретов? Он, конечно, не великий праведник и не праведник вообще, но хотел, чтобы дети пошли его путем, соблюдали заповеди, жили по Торе, были хорошими евреями. Ради этого он и отказывал себе в удовольствиях. И получилось, что зря. Предали его сыновья, бессовестно предали.

И ведь предупреждали его умники, предостерегали: дети берут от родителей лишь половину их праведности. Пеняли, укоризненно помахивая указательными пальцами: чтобы сын соблюдал субботу, отец должен хранить святой день с двойным рвением.

– Ну-ну, – посмеивался он, – а чтобы дети ели мацу, отец должен питаться мукой?

Теперь Зусе уже не смешно. Ему давно уже не смешно, ведь не дети выросли у него, а свиньи, наглые неблагодарные свиньи.

Он горестно вздохнул и отер рукавом набежавшие на глаза слезы. Не боится он смерти, даже хочет ее. Подальше от позора, кривых ухмылок и снисходительных взглядов «добрых» людей.

С Зусей творилось что-то странное. Перед глазами то и дело проплывали полосы плотного тумана, перекрывающие лимонный свет луны. Туман проникал в голову, наполняя ее предвкушением чуда, делая осмысленным прошлое и обещая удивительное будущее. Это длилось всего несколько мгновений, но они погружали сердце Зуси в сладкий сироп тихого счастья.

Затем полоса тумана исчезала, бесследно растворяясь в оконном стекле, беспощадная четкость линий вновь наполняла комнату, и Зуся ясно понимал, что прожил жизнь зря. Ради закона он отказался от удовольствий, ради семьи работал с утра до вечера. И все понапрасну: его судьба, брошенная под ноги закону и семье, от этого не стала ни на каплю лучше.