Он уже идет

И завязался, потек под завывание ветра в снастях и шипение волн за бортом неспешный, подробный разговор. Мрари оказался замечательным собеседником, его интересовало все, и он умело вызывал Айзика на откровенность. Впрочем, как бы в обмен за любезность он щедро рассказывал о себе, о своей семье, о Хевроне, Пещере Патриархов. Айзик поначалу дивился странным обычаям сефардских евреев, но быстро привык и с интересом выспрашивал подробности.

Разумеется, оба много и подробно говорили о своих семьях, Мрари сетовал на тяжелую участь женщин Хеврона, вынужденных подражать принятым среди арабов правилам и выходящих на улицу закутанными с головы до ног, в чадре до глаз.

– Моя Наама постоянно жалуется, – сетовал он. – Каждый раз, возвращаясь с рынка, она вынуждена менять всю одежду. Лето у нас жаркое, и ее галабие намокает от пота так, словно его окунули в бочку с водой. Правда, наш раввин утверждает, будто самые изумительные благовония в раю настояны на капельках пота благочестивых еврейских женщин, носящих скромную одежду, но жену это мало утешает.

Откровенность за откровенность. Айзик рассказывал о ждущей его Шейне, об их спорах где жить, в Иерусалиме или Яффо, о морской болезни жены и о многом другом, что само выбалтывается в длинном, многодневном разговоре.

Коснулись и морских переходов.

– Сам-то я еще тот путешественник, – разводил руками Мрари, – но у нас в общине есть купцы, которые три-четыре раза в год навещают Стамбул, Измир, Констанцу. Так вот, они меня предостерегли: садиться только на «Гок». Они много плавали по морю, видели всякие скорлупы, не приведи Господь. Это самое надежное, прочное и верное судно из всех, что ходят из Яффо в другие порты. Наши купцы плавают только на нем и искренне советовали не скупиться, заплатить больше за проезд, но не рисковать жизнью.

– Да-да, – соглашался Айзик. – Это моя вторая поездка на «Гоке». Мы с женой на нем приплыли на Святую землю.

– Обратно тоже садитесь только на «Гок», – советовал Мрари.

– Разумеется, – соглашался Айзик.

– Кстати, – ввернул Мрари в конце одной из бесед, – я ведь возвращаюсь раньше, если хотите, могу передать весточку вашей жене. Прежде чем вернуться в Хеврон, мне придется провести в Яффо день или два. Ох, с какой радостью я бы прямо сейчас бросил все свои занятия и вернулся домой, к моей любимой Нааме.

– Конечно! – воскликнул Айзик. – Огромное спасибо, прямо сейчас и напишу.

Он спустился в каюту, достал письменные принадлежности, сел и, опершись локтями о мерно покачивающийся стол, стал думать, о чем писать. Собственно, еще ничего не произошло, никаких новостей, никаких перемен. Посидев несколько минут, он вдруг понял и, обмакнув перо в чернильницу, быстро нацарапал несколько строк.

«Скучаю, очень скучаю. Только в разлуке понял, как тебя не хватает. Наверное, не все между нами было гладко, пожалуйста, не сердись. Давай оставим наши размолвки и разногласия в прошлом. Когда я вернусь, обещаю, что все будет по-иному. Встречай меня ровно через два месяца, я вернусь на “Гоке”. Твой любящий муж Айзик».

Мрари почтительно принял сложенный вчетверо листок, спрятал письмо во внутренний карман и пообещал доставить в целости и сохранности.

За беседами время текло быстро, и, когда утром четвертого дня путешествия на горизонте появился берег Турции, Айзик уже считал Мрари одним из близких друзей. Наверное, тот испытывал схожие чувства; на берегу, прощаясь, они крепко обнялись и дали друг другу слово по возвращении домой обязательно продолжить знакомство.

Через четыре дня Айзик был уже в Констанце, а потом почти две недели трясся на телеге до Могилева-Турецкого, немилосердно страдая от скуки, одиночества и разбитых дорог.

В Куруве ничего не изменилось. Такие же сиреневые облака перед закатом, аромат цветущих лип, прохладный ветерок, несущий свежесть полей, быстрое пришепетывание Курувки. Первые несколько дней гости валили валом: братья, родственники, соседи – всем хотелось узнать, как живут на Святой земле, чем дышит Иерусалим на восходе солнца. Айзик говорил, говорил и говорил, пока реб Гейче попросту не перестал открывать дверь посетителям.

– Дайте человеку отдохнуть после долгой дороги, – пояснял он. – Придет в себя, отдышится, тогда и пытайте.

Айзик сидел в бывшей его и Шейны комнате в мезонине, смотрел на окрестные поля, а перед глазами мерцало и переливалось Средиземное море.

Реб Гейче за ужином и завтраком – обедал он у себя в конторе – осторожно расспрашивал его о Шейне и про их жизнь. В отличие от других курувцев, его интересовали домашние потребности: сколько стоят дрова для печки, как часто нужно ее протапливать, чтобы в доме не стыли ноги, какие цены на рынке, как управляется с домашним хозяйством Шейна.

– Ей удалось выучить хотя бы несколько слов по-турецки? – с тревогой спрашивал реб Гейче.

– Еще как удалось! – смеялся Айзик. – Если бы вы слышали, как она стрекочет с соседками на ладино, сефардском идише, вы бы подумали, что это ее родной язык. На рынке она покупает только у еврейских продавцов, так что турецкий и арабский ей пока без надобности.