Он уже идет

Переступив порог, он несколько мгновений простоял молча, в немом изумлении. Весь пол был разрушен. Воспользовавшись тем, что все жители квартала ушли на похороны, воры, не боясь быть услышанными, разбивали плитку за плиткой, пока не нашли искомое. Да, та самая плита в углу, на которую указывал скрюченный палец отца, была разломана надвое и вывернута, бесстыдно обнажив желтое песчаное нутро.

Прошел первый месяц траура. Айзик три раза в день произносил кадиш по отцу, учил в его память разделы Мишны, читал псалмы. Жили скудно, денег почти не было. Немного помогали соседи, Шейна, разумеется, сразу отправила письмо отцу с рассказом о печальных событиях, но ожидать быстрого ответа не приходилось. Что делать, как жить дальше, он не понимал. Иерусалим давил его, словно удавка, мешая дышать, не давая распрямить плечи. Но как вырваться из него, ведь денег нет ни на переезд, ни на новое жилье? Да и на старое тоже нет денег, отец сам рассчитывался с хозяином, не посвящая Айзика в подробности. Скоро придет срок платить за аренду, а в кармане пусто. Угроза оказаться на улице встала во весь рост.

Не желая доводить дело до драматической развязки, Айзик решил заранее выяснить про аренду. К его величайшему удивлению, выяснилось, что три месяца назад отец купил эту комнату, заплатив немалую сумму. Продать комнату можно было моментально, в старом городе жилья катастрофически не хватало, и любой освобождавшийся угол выхватывали чуть ли не вместе с руками.

– Я хочу вернуться в Яффо, – объявил Айзик жене. – Денег за эту комнату хватит, чтобы снять там угол и дождаться помощи от твоего отца.

– Не могу, – мягко, но решительно ответила Шейна. – Меня мутит от одного вида моря.

– А я не могу жить в Иерусалиме. Мне плохо, душно, муторно. Я умру тут, как мой отец. Ты этого хочешь?

– Упаси Боже, о чем ты говоришь? – вскричала Шейна. – Выбрось из головы эти мысли! Неужели ты меня совсем не жалеешь?

– Не жалею тебя? – изумился Айзик. Женский ход мысли по-прежнему ставил его в тупик.

– Конечно! Ты себе спокойно умрешь, а я? Что буду делать я – одна, среди чужих людей, в незнакомой стране? Это ты свободно болтаешь на турецком, а мне из этого басурманского языка всего пять слов удалось запомнить.

– Так давай я тебя научу! – вскричал он, но Шейна лишь фыркнула:

– А как мы оставим святой город? Разве можно сравнить какой-то там зачуханный арабский порт с Храмовой горой и Западной Стеной?

– О, как ты заговорила, праведница моя! – вскричал изумленный Айзик. – Забыла, как я тебя клещами вытаскивал из Курува, точно гвоздь из стены?

– Это когда было! Теперь мы укоренились в Иерусалиме, и я никуда не поеду из святого города!

Поехала как миленькая: куда иголка, туда и нитка. Когда телега пересекла ворота Яффо и в ноздри ударил свежий запах моря, Шейна тихонько ойкнула, зато Айзик распрямил спину и гордо поднял голову.

Быстро выяснилось, что цены в Яффо немногим уступают иерусалимским и денег, вырученных за продажу комнаты, надолго не хватит. Сняли угол, устроились, начали искать заработок. Шейна пошла стирать белье и верхнюю одежду у арабов. В Яффо мужчины и женщины носили почти одинаковое платье, галабие, подобие длинного тонкого халата, и шальвары. Боже, как они воняли, эти шальвары!

– Разве можно занашивать одежду до такой степени? – изумлялась Шейна, выросшая в чистоте и достатке. – Как муж может любить жену, от которой смердит?

Айзик отмалчивался. Счастье морской рыбалки вошло в него, как входит корабль в гавань, наполнив до самой макушки и ласково щекоча сердце. Теперь, когда забава превратилась в заработок, он с полным основанием проводил в порту большую часть дня.

Айзик не стал отвлекаться на мелочи, а сразу ринулся к главной цели – орфозу. Эту рыбу любили все. Плотное мясо, нежный вкус и невысокая жирность делали ее настоящим деликатесом. Правда, существовала одна тонкость, резко меняющая цену: орфоза нужно было есть маленьким. Вырастая, он терял вкус и превращался почти в обыкновенную рыбу, которой, хвала Всевышнему, у берегов Яффо водилось видимо-невидимо.

Взять орфоза можно было только рядом со скалами, а маленьких – в самой середине подводных камней. Туда добирались на плоскодонной фелюке с мелкой осадкой, она могла забираться прямо в гущу скал и спокойно качаться над покрытой зелено-черными водорослями вершиной камня, не доходящего пары аршин до поверхности воды.

Помимо водорослей, камни густо поросли черными мелкими ракушками, острыми, как хорошо заточенный нож у шойхета, и рвали сети, словно те были сделаны из бумаги. По этой причине орфоза приходилось брать только на удочку. И вот тут, да, наконец-то вот тут, пошли в ход все рыболовные умения Айзика, накопленные за годы сидения на берегу Курувки.