Он уже идет

Леску он делал сам, вытягивал и резал конский волос, как режут гнилую нитку. Чтобы нить была не черной и не отпугивала рыбу, он тщательно промывал волос с мылом, сушил на солнцепеке, где тот выгорал и белел. А дальше Айзик сам сплетал леску, тройную, крепкую, скользкую, которая соскакивала с острых краев черных ракушек. Как ни странно, никто из яффских рыбаков такого делать не умел, и от желающих купить леску у Айзика отбою не было.

Главной его задачей стало купить собственную фелюку. Ужение требует особой сосредоточенности, даже вдохновения. На рыбу нужно настроиться, совпасть с ней, прочувствовать ее тайный, быстрый ход в гуще воды.

Ходить на лов с арабскими рыбаками для Айзика было настоящим мучением. Его раздражала их грубость, громкие возгласы и гортанный смех, от них плохо пахло. Они вели себя так, будто рыба ничего не понимает, будто разделяющая их вода создает непроницаемую стену, через которую может пробиться только крючок с наживкой.

Айзик был убежден, что рыбы очень умные создания, понимающие куда больше, чем думают люди. Они – единственные существа, сохранившиеся от допотопной жизни, когда на земле и в воде царил высокий свет Всевышнего. Свет куда более яркий и открытый, чем в наши дни, и от этого света рыбы сохранили качества, закрытые для послепотопного человечества.

– Рыба слышит наши мысли, – говорил он Шейне, но та лишь насмешливо поджимала губки. – Да-да, слышит и понимает, что мы хотим с ними сделать.

– Если они такие умные, – хмыкала Шейна, – отчего они хватают наживу с крючком?

– А разве люди не поступают точно так же? – возражал Айзик. – Почти все беды валятся на человека из-за того, что он не может себя сдержать и заглатывает удовольствия, прекрасно понимая, какую цену придется заплатить.

– Рамбам ты мой, – скептически произносила Шейна. – Принес бы лучше рыбки на ужин.

В конце концов Айзик перестал выходить в море с арабами, принялся удить с пирса, решив заработать деньги на фелюку продажей лески. Деньги копились медленно: хотя за леску платили хорошо, но изготавливать ее было непростым и трудоемким делом.

Зато рыба ловилась замечательно. Айзик забирался на дальний конец пирса, куда рыбаки ленились ходить, садился на горячие камни спиной к солнцу и забрасывал крючок в темно-зеленую воду. Орфозы, разумеется, к пирсу не подходили даже близко, зато неплохо брала кефаль и хорошо шел чирус. Рыба не из дорогих, но Яффо славился своими бедняками, для которых такая рыбка была в самый раз. Как говаривали местные шутники, хотите жить долго – переезжайте в Яффо, там богачи умирают раз в двадцать лет.

Шейна купила на рынке деревянный ящик и приладила к нему веревочные лямки. На них же держался небольшой поднос, куда Айзик выкладывал рыбу. В конце дня он извлекал добычу из садка, укладывал в ящик, взваливал его на спину и начинал кружить по узким улочкам города. К тому времени он уже свободно изъяснялся и по-турецки, и на арабском и мог в точности копировать гортанные крики продавцов живой рыбы.

Вначале местные жители дивились на приезжего еврея, говорившего на их языке в точности, как они сами, потом выяснили цены, рассмотрели товар и стали брать.

– У этого Айзика особое везение, ему попадается только вкусная рыба, – говорили они. – Слово он какое знает или заклинание, но все, что у него покупаешь, просто тает во рту.

Деньги на фелюку начали собираться буквально на глазах. Айзик проводил на пирсе целые дни, хоть с наступлением лета это превратилось в довольно тяжелое занятие. Камни пирса раскалялись так, что сидеть приходилось на дощечке, иначе можно было обжечь ноги. Вода в лужицах, оставшихся на пирсе после ночного волнения, нагревалась до того, что в ней можно было варить.

Коты обходили горячие лужицы, брезгливо поджимая лапы. Подходя к рыбакам, они нещадно орали, требуя поделиться уловом. Особенно свирепствовал серый котище с торчком стоящими ушами.

Айзик выходил из дома еще до света. По его глубокому убеждению, рыба хорошо брала, пока солнце не поднималось над горизонтом и его лучи не начинали дырявить воду. Рыбе не нравился свет, и она уходила поглубже. Так оно было или не так, но у всякого рыболова есть свое представление о времени клева, которое он соблюдает с почти религиозным рвением.

Однажды утром, вернее на исходе одной из ночей, выйдя за порог, он чуть не наступил на что-то живое. Живое отскочило в сторону и обиженно замяукало хриплым басом.

– А ты не сиди на пороге, – ответил ему Айзик. – Целее будешь.

Кот мяукнул и пошел за ним следом. Придя на пирс, он по-хозяйски отогнал от Айзика конкурентов и улегся в ожидании. С того утра он прицепился к Айзику точно репей.

Впрочем, других рыбаков он тоже не обделял вниманием. Если у Айзика долго не ловилось, кот поднимался, выгибая спину, и прогуливался по пирсу, останавливаясь возле другого объекта с удочкой в руках.

Интонации его хриплого баса были почти человеческими. Он начинал просяще, словно заводя разговор, его мяуканье было жалобным, дрожащим молением обиженного котенка: