Он уже идет

Ужинали всей семьей в столовой, за длинным столом из мореного дуба. Тяжелые стулья с неудобными гнутыми подлокотниками, закрученными на концах в резные спирали, больше походили на кресла. Во время еды не было принято разговаривать, зато после, случалось, завязывались длинные беседы. Шейна под каким-то предлогом увела мать на кухню, затем позвала туда служанку и затеяла возню с кастрюлями и ухватами.

– Да, я получил должность раввина в двадцать два года, – нимало не удивившись, ответил реб Гейче. – Небольшой городок Белхатув, пятьдесят верст от Лодзи, скромная еврейская община. Как и во всякой общине, для нормальной жизни нужны шойхет, моэль, синагога, миква. Все это там было, и я начал работу. А почему ты вдруг заинтересовался моим прошлым?

– Мне Шейна только сегодня рассказала, – ответил Айзик. – Разве я могу удержаться и не спросить, как вы оказались в Куруве?

– О, это весьма непростая история. Но раз уже зашел разговор, так и быть, расскажу. Ты ведь мой зять, муж моей любимой дочери – значит, мой сын. А в семье нет тайн. Понимаешь?

– Конечно-конечно, никому ни слова, – заверил Айзик.

– Хорошо, что ты такой понятливый. Тогда слушай.

Но вместо рассказа реб Гейче надолго замолк. Он сидел чуть сгорбившись, словно прислушиваясь к внутреннему голосу. Глаза затуманились, пытаясь разглядеть подробности событий, густо запорошенных временем. Айзик почтительно молчал, ожидая, пока тесть соберется с мыслями. В окне за его спиной мельчайшими осколками изумруда посверкивали низкие звезды осени.

– Ты знаешь, – наконец нарушил молчание реб Гейче, – все это словно не со мной было. В голове сохранились детали тех лет, хвала Всевышнему, память у меня замечательная. Но не я это был, не я.

Он закашлялся, отпил чаю, промокнул губы салфеткой и посмотрел на Айзика.

– Сказано: по какой дороге человек хочет идти – по той его и ведут. И не нужно думать, будто с ним ничего при этом не происходит. Того Гейче, который вышел на новый для себя путь, уже давно нет. И это не только влияние прожитых зим и весен, внутри меня все переменилось. Я чувствую по-другому, смотрю на мир другими глазами. Вот вспоминаю невозвратное – и понять не могу: неужели это был я?

Ну да ладно, вернемся к истории. Спустя несколько месяцев после того, как я принял бразды правления общиной Белхатува, мясника поймали на продаже трефного мяса. Зарезав быка, шойхет сделал проверку и нашел гвоздь, пробивший стенку желудка. Разумеется, сообщил об этом мяснику, дело обычное, случается постоянно. Но бык попался особенно крупный, и мясник пожадничал. Вместо того чтобы дешево отдать тушу мяснику-поляку, он не сдержался и стал продавать трефное мясо евреям.

Почему он предполагал, будто об этом никто не узнает, совершенно непонятно. Городок маленький, все про всех все знают. Но жадность слепит глаза и дурманит голову. Я отобрал у него экшер, лицензию на продажу кошерного мяса, и начал искать другого мясника. Виновник происшествия пришел ко мне на следующий день, рыдал и винился, умолял не лишать его семью куска хлеба. Он сам не понимал, что его подвигло на столь злостный проступок. Обещал, что больше никогда и ни под каким видом не нарушит ни одного закона.

Я был с ним знаком и раньше, он производил впечатление честного, добропорядочного еврея. Молился ежедневно в миньяне, приходил на уроки, жертвовал на бедных. В общем, видя его искреннее раскаяние, я присоединил милосердие к суду, наложил на него штраф – пуд масла для синагоги на зажигание светильников – и вернул ему экшер. Он так благодарил, что мне стало не по себе, и я выпроводил его побыстрее.

К сожалению, после этого случая мясник прожил всего несколько месяцев. Его место занял другой, и вся история быстро изгладилась из памяти евреев Белхатува, да и, честно признаюсь, из моей тоже.

Спустя полгода я, по своему обыкновению, засиделся над книгами до глубокой ночи. А когда еще у раввина городка есть время учиться? Днем ему не дают покоя бесконечные дела общины, как сказано: велики заботы народа Твоего, да руки коротки. Только после полуночи, когда стихал шум и гомон и самые настырные прихожане шли на боковую, я мог уделить несколько часов учению.

В ту ночь учеба шла туго. День выдался на редкость заполошный, я основательно устал и спустя час занятий уснул, сам того не заметив. Во сне предстали передо мной трое в белом, и главный спросил:

– Раввин Белхатува, ты помнишь историю с мясником, у которого ты отобрал экшер?

– Помню, – сказал я, содрогаясь от страха.

– Ответь: пуд масла – это было наказание и штраф с целью удержать мясника от повторения проступка или наказание и искупление за совершенный грех?

– Не помню, – честно ответил я.

– Подумай, – сказал главный. – Подумай и вспомни. Мы не спешим.