Он уже идет

– Ты самый младший из братьев, – ответила Шейна, – и только начинаешь жизнь. Мы с тобой лишь закладываем основу нашего семейного дома. Твои братья – уже состоявшиеся люди, поэтому все имущество отец оставил им, умным, опытным и старшим. Вот пусть один из них и отправится в Иерусалим выполнять заповедь почитания престарелого отца.

– А заслуга проживания в Святой земле? По Рамбану, это тоже заповедь из Торы! Представляешь, будем жить напротив Котеля, видеть, как зажигаются звезды над Храмовой горой, ходить там, где ступала нога царя Давида, царя Соломона и пророков! А воздух? Разве есть в мире воздух слаще, чем воздух Святой земли?

– У меня есть предложение, – с трудом удерживая слезы, произнесла Шейна. – Давай разведемся, и тогда ты сможешь беспрепятственно выполнять и ту и другую заповедь да еще наслаждаться воздухом Иерусалима. А жену найдешь себе другую.

– Но почему? – вскричал Айзик. – Зачем разводиться? Разве нам плохо вместе?

– Видимо, тебе плохо, если ты хочешь меня оставить и уехать в Иерусалим.

– Но я не хочу тебя оставить! – изумился Айзик. Это был первый спор в его семейной жизни, и он еще не понимал замысловатые тропы, по которым бродит мышление женщины. – Я хочу поехать вместе с тобой!

– Поехать в Иерусалим означает оставить жену в Куруве, – ответила Шейна. – Ты хочешь быть возле своего престарелого отца, а мне предлагаешь ради этого бросить моих престарелых родителей. Я из нашего города ни ногой!

Разговор закончился ничем, если считать ничем промокший от слез фартук Шейны. Айзик ушел в бейс мидраш, и, казалось, тема переезда на Святую землю закрылась навсегда. Если бы! На следующий день Айзик сделал то, что в его положении делали десятки тысяч евреев, – пошел посоветоваться с раввином.

– Видишь ли, – ответил реб Михл, выслушав сбивчивый рассказ Айзика, – женщины допускают все куда ближе к сердцу, чем мужчины. Как правило, их первый ответ на неожиданную весть – слезы, охи и ахи. Поэтому, чтобы сохранить мир в семье, надо уступать.

– Значит, они слезами и плачем всегда будут добиваться того, чего желают? Так невозможно строить семейную жизнь!

– Ты невнимательно меня выслушал. Я сказал: всегда уступать в первую минуту. В первую – уступать, а потом, когда волнение схлынет и жена вновь обретет возможность спокойно думать, – вернуться к разговору. Так устроены женщины, и с этим необходимо считаться.

– Понял, ребе Михл, сделаю, как вы говорите. Но все-таки… что с моим вопросом?

– Конечно, ехать, – без колебаний постановил ребе Михл.

– А Шейна? – осторожно спросил Айзик. – Она ведь не хочет. Боится, что жить будет не на что, и родителей боится оставить. Эти причины никуда не денутся, даже когда волнение пройдет.

– Вот тогда и приведи ее ко мне, – завершил разговор ребе Михл.

После того разговора Шейна долго не могла прийти в себя. Айзик в панике убежал в синагогу, ему явно не хватало ни сил, ни решимости довести беседу до конца. Зато у Шейны решимости было хоть отбавляй… первые полчаса после того, как за мужем закрылась дверь. А вот потом, оставшись одна со своими мыслями и примерив на себя платье разведенной жены, Шейна начала утрачивать решительность со скоростью лесного пожара.

Она вдруг поняла, что привязалась к Айзику, и ей хорошо с ним, и вовсе не хочется расставаться. И кто дернул ее за язык говорить ему такие обидные, унижающие слова. Ведь известно – заработок с Небес, и если тысячи евреев живут на Святой земле на эту самую халуку, то и они вдвоем как-нибудь смогут. Родители ее, хвала Создателю, еще крепкие, бодрые люди, в Куруве остаются три ее брата и четыре сестры. Она сама, сама сказала мужу: мы с тобой лишь закладываем основу нашего семейного дома, и тут же собственными руками решила разрушить эту основу. Какая же все-таки она дура, какая дура!

Когда на следующий день Айзик вернулся домой после разговора с ребе Михлом, от былой уверенности Шейны не осталось и следа. Она была готова ко всему и походила на созревший плод, падающий в руки сборщика урожая от первого же прикосновения.

Выслушав мужа, Шейна разрыдалась.

– Почему ты снова плачешь? – удивился Айзик. – Неужели поговорить с раввином тоже боишься? Я же не уговариваю тебя переезжать в Иерусалим. Не хочешь – не надо, останемся в Куруве. Но прежде, чем окончательно решиться на что-либо, давай сходим к ребе Михлу.

– Не женское это дело ходить по раввинам, – отирая слезы, произнесла Шейна. – Он умный, а я глупая, плохо соображаю. Он меня уговорит, убедит, заставит сделать то, что ты хочешь, и я потом буду всю жизнь несчастной. Поговори лучше с моим папой. Он ведь тоже был раввином города, тоже может дать хороший совет.

– Как? – изумился Айзик. – Реб Гейче был раввином города?

– Конечно. Просто он не любит об этом рассказывать. Поговори, поговори с ним.

– Но почему ты словом про это не обмолвилась? Выходит, я женат на дочери раввина? Сюрприз, нечего сказать!

– А ты думал, что уже все про меня знаешь? – сквозь слезы улыбнулась Шейна.