Он спас Сталина

В красивости человеческого бытия он видел загруженность субъекта конкретной и нужной для народа и страны работой. Это был не дешевый популизм по неволе трибунного партократа, а мысль настоящего патриота своей Родины, которого нечистоплотные люди из новой власти вытолкнули с большака славы и уважения, желания честно трудиться на обочину забвения и одиночества.

И как бы в оправдание несогласия со своим прозябанием он пытается засесть за написание кое-каких воспоминаний. Партийные чиновники из Центрального райкома партии не раз просили написать мемуары. Вспомнить о встречах с «Большой тройкой» — Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем, работе в послевоенной Германии. Он отнекивался, ссылаясь на недостаток времени, усидчивости и главное, что эпохальные события превратились в мелкотемье по вине некоторых высоких начальников. Поднимаемые вопросы он считал многим неинтересными. И все же он лукавил. Знал Николай Григорьевич о Тегеранской конференции 1943 года очень много, но обет молчания, очевидно, данный тогда Сталину или Абакумову, сопровождал его всю жизнь, до той последней точки, которая была поставлена болезнью на закончившейся биологической программе бытия опального генерала.

Сопровождает нас этот обет молчания, к сожалению, до сих пор. Но мы же живые люди и хотим знать правду о человеке, который не был ни врагом, ни грешным для Родины, а являлся долгие годы ее защитником и нераскрытым героем.

* * *

Две крохотные комнаты в квартире Николая Григорьевича Кравченко с каждым годом становились все меньше и меньше. Так ему казалось. Квартира, как шагреневая кожа, сжималась стенами, потолком и полом, уменьшаясь в объеме, пока не превратилась в одну пыточную камеру-одиночку, в которой было холодно, неуютно, одиноко. Он много курил. Баловался сигаретами и папиросами в разное время, но предпочтение отдавал трубкам, которых у него было несколько. Так он превратился в профессионального трубокура. В последнее время курил исключительно «Казбек».

Когда сестра Ольга приходила к нему хозяйничать, она упрекала его в том, что он много чадит, что здоровье не железное — годы берут свое. Пора остановиться — уже «не молодой хлопец».

— Коля, бросай это грязное дело для легких, — предупреждала она. — Побереги себя и для себя, и для нас.

— А ты знаешь, что я не затягиваюсь и почти не глотаю дым. Это при курении сигарет и папирос курильщики втягивают большие порции дыма. А трубка в этом смысле экономна.

— Все равно, ты пассивно куришь даже тогда, когда не куришь, вдыхая повышенную «накуренность» помещения.

— Как?

— Посмотри, в комнате стоит дым коромыслом. И до кухни он добрался, — сердилась Ольга, готовя ему его любимые картофельные оладья — деруны.

Он знал правила и смысл трубочного курения — прежде всего делалась оценка вкусовых качеств табака и только потом определялся объем в насыщении организма никотином. Любил он табак английской марки «Captain Black», который доставал на рынке. Его спекулянты привозили из Польши.

Попытка начать писать ограничивалась коротенькими записями своих раздумий о культуре и науке, литературе и религии, друзьях и врагах. Он, например, считал, что культура — это судьба. Каждый народ живет в соответствии с собственными традициями, привычками и чаяниями. Будущее для него было явлением, когда люди будут умирать не за партию, а просто потому, что они — люди. Потом он стал читать свои блокноты с записями, сделанными в разные годы и в разных местах службы на темы одиночества и национальной индивидуальности и идентичности:

«Это участь всех людей, каждый человек для себя — один-единственный на свете. Один-единственный сам по себе среди великого множества других людей и всегда боится… Жизнь — это одиночество»…

«Почему люди, как правило, избегают одиночества? Потому что наедине с собой лишь немногие наслаждаются приятным обществом»…

«Каждый из нас одинок в этом мире. Каждый заключен в медной башне и может общаться со своими собратьями лишь посредством знаков. Но знаки не одни для всех, а потому их смысл темен и неверен. Мы отчаянно стремимся поделиться с другими сокровищами нашего сердца, но они не знают, как принять их, и потому мы одиноко бредем по жизни, бок о бок со своими спутниками, но не заодно с ними, не понимая их и не понятые ими»…