Он

Я не знаю, чего ожидать от Веса. С ним всегда так, что было одной из причин, по которой он так сильно мне нравился. Черт, дружба с ним была похожа на одно огромное приключение. Он втягивал меня в одну безумную ситуацию за другой, и я был счастлив идти за ним следом.

И делал это так преданно. Прямо до безумной части в конце.

Стоя в гостиничном душе, я глубоко вдыхаю горячий пар. Холли была права. Я и впрямь до сих пор злюсь. Ведь если б мы поссорились или еще что… тогда, по крайней мере, было бы ясно, почему он повернулся ко мне спиной.

Но мы не ссорились. Мы просто с его подачи поспорили, кто забьет больше штрафных. И в тот день — в предпоследний день лагеря — мы выстроили шайбы в идеально ровную линию, после чего он пробил пять раз по мне, а я — пять раз по нему.

Штрафные — это всегда непросто. Но когда ты защищаешь сетку от Райана Весли, самого быстрого игрока, против которого я играл, это адское напряжение. Впрочем, мы тренировались вместе достаточно часто, чтобы я научился предугадывать его лихие броски. Я помню, как рассмеялся, когда отразил первые три. Но затем ему повезло. Совершив обманный маневр, он забил одну шайбу, а потом, благодаря случайному отскоку от стойки, вторую.

Может, кто-то на моем месте и запаниковал бы, пропустив два гола. Но я был спокоен. В конце концов Вес облажался больше. Мы поменялись местами. Он не привык к вратарскому снаряжению, но, с другой стороны, и я не привык забивать голы. Первые две шайбы я утопил в сетке. Следующие две ему удалось отбить.

Все свелось к одному удару, и внезапно я увидел у него в глазах страх. И нутром почувствовал, что забью.

Я победил. Честно и справедливо. Третья шайба пронеслась мимо его локтя и со свистом влетела в сетку.

Следующие часа три я дал ему потомиться — весь ужин и всю идиотскую церемонию награждения в честь конца лагеря. Все это время Вес был нетипично тих.

И только по возвращении в нашу комнату я позволил-таки ему сорваться с крючка.

— Пожалуй, я заберу свой выигрыш в следующем году, — сказал я со всей небрежностью, на которую только был способен в свои восемнадцать лет. — В июне, наверное. Или в июле. Короче, я дам тебе знать, окей?

Я ждал облегченного вздоха. Было весело в кои-то веки заставить Веса помучиться. Однако его лицо осталось непроницаемым. Он достал свою фляжку из нержавеющей стали и медленно отвинтил крышечку.

— Последняя ночь в лагере, чувак, — сказал он. — Это надо отметить. — Он сделал большой глоток, потом протянул фляжку мне.

Когда я взял ее, в его глазах вспыхнуло нечто, что я не смог распознать.

Виски пошло не очень. По крайней мере, первый глоток. До сих пор мы выпивали за раз одну, максимум две бутылки пива из запасов, припрятанных в наших шкафчиках. Попасться со спиртным или наркотиками значило нажить себе серьезные неприятности. Так что никакой толерантности к алкоголю у меня не было. Ощущая, как внутри разливается хмельное тепло, я услышал, как Вес сказал:

— Давай посмотрим порнуху.

Почти четыре года спустя я стою, дрожа, в гостиничной ванной. Выключаю воду, беру полотенце из стопки.

Похоже, пришло время спуститься вниз и узнать, возможно ли починить нашу дружбу. Да, той ночью случилось некоторое безумие, но в целом ничего такого, чтоб вспоминать всю жизнь. Я вот довольно-таки легко выбросил ту ночь из головы.

Но не Вес. Другого объяснения, почему он отдалился, у меня нет.

Боже, надеюсь, он не станет поднимать эту тему. Бывает такое дерьмо, которое лучше не ворошить. Как по мне, одна-единственная ночь пьяных глупостей не может быть определяющим моментом шестилетней дружбы.

И тем не менее я до странного сильно нервничаю, когда через пять минут спускаюсь на лифте вниз. Меня бесит это ползущее по спине зудящее чувство, ведь нервничаю я очень редко. Я, наверное, самый спокойный человек на свете, и это, я уверен, объясняется тем, что моя семья — ходячее определение расслабленных калифорнийцев.

Когда я захожу в бар, там не протолкнуться. Что неудивительно. Сегодня пятница, вечер, и отель из-за турнира забит битком. Все столики заняты. Протискиваясь сквозь толпу, я ищу Веса, но его нигде нет.

Наверное, дурацкая это была идея.

— Прошу прощения, — произношу я спинам бизнесменов, которые стоят в проходе между барной стойкой и столиками, но они над чем-то смеются и не замечают, что загораживают мне путь.

Я уже где-то в секунде от того, чтобы вернуться наверх, как вдруг слышу:

— Салаги.

Всего одно слово, но я моментально узнаю его голос, глубокий и с хрипотцой, и внезапно словно переношусь в прошлое. В те бесконечные летние дни, когда этот голос вышучивал меня, дразнил и бросал мне вызов.

За его комментарием следует дружных смех, и я, оглянувшись, замечаю его среди столпившихся у дальней стены хоккеистов.

В тот же миг и он оборачивается — словно почувствовав, что я здесь. И черт, меня снова отбрасывает во времени. Он совершенно не изменился. И в то же время стал совершенно другим.