Омар Хайям

Шавваль пришел. Вино, глушителя забот,
Пусть виночерпий нам по чашам разольет.
Намордник строгого поста, узду намазов
С ослиных этих морд благой Шавваль сорвет.

Если пост я нарушу для плотских утех —
Не подумай, что я нечестивее всех.
Просто постные дни — словно черные ночи,
А ночами грешить, как известно, не грех!

Есть в рубайяте четверостишие, которое является своего рода радикальной иллюстрацией мысли аль-Кушайри:

Выслушай слова Хайяма про самый верный путь:
Нарушь посты, молитву, зато хоть чем-нибудь
Ты помоги другому, будь плох он, будь он пьян.
Пей сам, грабь по дорогам, но только добрым будь.

Еще одним пунктом существенного расхождения между суфиями и ортодоксами являлось отношение к любви. Для суфия истинная любовь — это любовь к Аллаху, через которую только и постигается аль-хак (Истина), — одно из 99 священных имен и один из атрибутов Всемогущего. Такая любовь непохожа на земную любовь, которая возникает между влюбленными, между родителями и детьми, между родственниками. Любовь к Аллаху выше и не сравнима ни с чем: постоянное осознание Его присутствия, неуклонное стремление к сближению с Ним, непрерывный страх потерять Его, грандиозное и безмолвное бурление спокойной радости в Его присутствии, абсолютный отказ и потеря себя, грубого и несовершенного, наполнение Его качествами.

Естественно, для радикальных суфиев, мышление и поведение которых основано на предпосылке такой беспредельной любви к Аллаху, на второй план отходят и пророки с их предписаниями, и сама мусульманская община, и халиф, и все остальное.

Ту же самую Рабию аль-Адавию однажды спросили, любит ли она Аллаха. Она ответила, что любит. Затем спросили, порицает ли она шайтана. Она ответила — нет, потому что любовь к Всевышнему не оставила никакого места в ее сердце для порицания шайтана. «Рабия сказала, что она видела Посланника Аллаха во сне, и Пророк спросил ее: «О Рабия, любишь ли меня?» Она ответила: «О Посланник Аллаха, кто тебя не любит? Но любовь к Аллаху так заполнила мое сердце, что в нем не осталось места для другой любви, кроме любви к Нему».

Любовь суфия к Аллаху должна была быть действительно бескорыстной, он не должен был рассчитывать на награду ни на этом, ни на том свете. «О Аллах, — говорил Харака-ни, — люди благодарят Тебя за щедроты Твои, а я благодарю за бытие Твое, главная (Твоя) милость — это существование Твое… Господь окликнул мое сердце: «Раб мой, что надо тебе, проси!» Я сказал: «О Аллах, разве мне не довольно бытия Твоего, чтобы просить еще что-либо?»

Говоря о теме любви, нельзя не коснуться и проблемы символизма в суфийской литературе, и особенно в поэзии. Суфизм создал достаточно стройную систему символов, при помощи которых идеи того или иного произведения буквально зашифровывались. Делалось это не только для того, чтобы отгородиться от неподготовленных и невежд. Прежде всего необходимы были тончайшие поэтические средства, чтобы передать сложнейшие, постоянно живые в своей динамике образы и идеи, существующие не в человеческом уме, а в некой надчеловеческой реальности. Например, идея любви к Аллаху (которая присутствует в каждой вещи и через каждую вещь) находила свое отображение в строках, описывавших состояние обычного влюбленного, тоскующего по предмету своей любви. Ансари таким образом пишет следующее суфийское четверостишие:

Опьянен я Тобой, вина и кубка мне не нужно!
Пленен я Тобой, ни приманки, ни силка мне не нужно!
И в Каабе, и в капище цель моя — Ты,
А если бы не так, то ни той, ни другого мне не нужно!

Система символов играет в суфийской поэзии особую роль. Суфийские мыслители на каком-то этапе стали осознавать в силу двух основных причин ограниченность традиционных форм словоупотребления и словесных способов выражения мысли. Прежде всего речь идет о способах адекватной передачи некоторых ключевых суфийских концепций. Е. Э. Бертельс писал по этому поводу: «Особенную трудность, конечно, представляла фиксация хала, этого мистического озарения, наиболее характерной чертой которого является именно его кратковременность, даже правильнее было бы сказать «вневременность». Можно ли было пытаться передать словами то, для чего слов в наличии не имелось, что, в сущности, непередаваемо вообще?.. Пытаться логическим мышлением зафиксировать то, что по самой своей природе находится вне логики, в сфере эмоций, конечно, задача невыполнимая».