Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

«Жорж нарушил запрещение матери, касавшееся банки с вареньем, и после этого сказал мне: „Папапа, можешь ты мне позволить, что я ел нынче утром варенье?..“»

29 октября:

«Вчера вечером я нашел у себя в постели куклу: Жанна положила ее на подушку, чтобы она „побаинькала“ (поспала) вместе с Папапа».

Подобные находки приводили его в восторг. Он позволял внукам раскладывать игрушки на его рукописях.

12 ноября 1873 года:

«После завтрака поехали в Сен-Манде, она (Ж. Ж.), я и маленькая Жанна. Бедная моя дочь устроена сколь возможно хорошо; она спокойна, чувствует себя хорошо. Жанна поцеловала свою тетю и много говорила о ней на обратном пути…»

По дороге домой остановились, зашли в кондитерскую. В четыре с половиной года (14 февраля 1873 г.) Жорж присутствовал на возобновленном представлении «Марион Делорм» и на следующий день твердил с утра до вечера: «Вот в красном там палач проходит!» Около Собора Парижской Богоматери Жорж с гордостью говорил: «Башни Папапа». Гюго торжественно делал надписи на своих книгах, которые дарил внукам. На экземпляре «Грозного года», предназначенном Жоржу, он написал: «Жоржу — через пятнадцать лет»:

Спокойно подвожу итог пути:
Мне суждено уйти, тебе — расти…

А на экземпляре, подаренном Жанне, было написано:

Ты — ангел в этой жизни трудной, странной.
Стань женщиной, но… оставайся Жанной!

Он требовал от снохи, чтобы его маленькие внуки Жорж и Жанна присутствовали на всех званых обедах. Няньки могли уложить их в постель только в одиннадцать часов вечера. Но иногда, вспоминает Жорж, «мы засыпали прямо за столом, убаюканные гулом голосов. Эдмон Гонкур мне рассказывал, что как-то раз Жанна уснула с куриной ножкой в руке, уткнувшись щекой в тарелку…».

В дни больших празднеств дети пили за здоровье дедушки. «Я, самая маленькая, пью за самого большого», — сказала Жанна 26 февраля. Слова, вероятно, придумал Мерис или Вакери. На своих именинах Жанна робко просила: «Скажите мне тосту». Если дед ворчал на нее, Жанна стыдила его: «Зачем бранишь, когда тебя любят?» Трехлетней Марте Феваль, когда она расшалилась, шестилетняя Жанна строго сказала: «Марта! Виктор Гюго смотрит на тебя». Дедушка рассказывал им сказки: «Злой мальчик и добрая собака», «Глупый король и умная блоха». На кусочках картона он рисовал для внучат гусиным пером картинки, служившие хорошими и плохими отметками за поведение, они находили Эти рисунки за столом под своими салфетками. «Иногда, — вспоминает Жорж Гюго, — на рисунках улыбались ангельские личики кудрявых деток в венках из звезд или же фантастические птицы с открытым клювом заливались песнями на цветущих ветках…»

Сборник «Искусство быть дедом» частью создан из заметок в записных книжках «обожающего и восхищенного» деда. Некоторые стихотворения в этой книге («Луна», «Жанну посадили в темный чулан») были стихотворным переложением детских «словечек». В других старик дед выражал свои чувства, удивляясь тому, что он, который боролся с императором, оказался «побежден» ребенком (Victor sed victus)[227]. Но он полагал, что поэт всегда должен переходить от житейского взгляда на мир к проникновению в его тайны. В Зоологическом саду он смотрел на ужасных чудовищ и глазами детей, и глазами мудреца. Малышам было страшно, но иногда и очень смешно. Старец же думал:

Я думаю, Господь привык работать спешно,
Но обвинять Творца не следует, конечно,
Его, который, всем вниманье уделя,
Сумел изобрести цветенье миндаля
И радугу взметнул над укрощенным Понтом,
Коль рядом ставит он колибри с мастодонтом.
Сказать по правде, вкус плохой у старика.
То гидру прячет в ров, то в яму червяка,
И Микеланджело, божественный и жуткий,
Перекликается с раблезианской шуткой.
Таков Господь. Таким его я признаю[228].