Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Накануне премьеры директор театра сказал автору: «Мадемуазель Жюльетта просто невозможна. Мадемуазель Ида, любовница Дюма, знает роль и готова сыграть ее». Гюго был слишком влюблен и слишком справедлив для того, чтобы уступить. Гарель, разозлившись, отказался в последнюю минуту выдать ему условленное количество билетов. Дюма рыцарски отдал «сопернику» часть своих мест. Спектакль начался в грозовой атмосфере. Два первых акта сошли благополучно, но в третьем публика освистала те сцены, в которых выступала Жюльетта. Враждебность сотоварищей и зрительного зала привели ее в такое смятение, что она оправдала все опасения и злостную критику. На следующий день Гюго под давлением Сент-Бёва, своей жены и бывших «боевых защитников „Эрнани“», не без грусти и гнева, должен был согласиться на то, чтобы бедняжка Жюльетта под предлогом нездоровья (она действительно заболела и слегла в постель) отказалась от роли.

Гюго – Жюльетте

Вы ни на одно мгновение не сбились с тона, не утратили правдивых, страстных, патетических интонаций; кто заявляет, что вас не было слышно, просто не слушал; пусть себе говорят, что угодно. В финале вы были красивы и трогательны, а в начале красивы и очаровательны. Во всем, что вы говорили, вы ни на одно мгновенье не теряли тонких оттенков, а это очень трудно при передаче страсти, вы с достоинством выдерживали борьбу с королевой в сцене развязки, а там очень важно было устоять, – ведь это не борьба двух женщин, это Джен – против Марии, это борьба газели против пантеры.

Будьте спокойны, когда-нибудь вам воздадут справедливость…

Жестокий прием, который публика оказала Жюльетте, доконал ее, бедняжку, лишил и тех крох дарования, какие у нее были. «Я больше не смею, – говорила она. – Эти люди отняли у меня веру в мои силы. Я больше не могу репетировать, я парализована». То было печальное и несправедливое дело.

III Год 1834-й

Если двое любящих ссорятся, то потому, что им слишком уж хорошо было вместе.

Поль Валери

Заметка Сент-Бёва для самого себя: «Как рушилось все то, что еще несколько лет тому назад было прекрасным, цветущим и разрасталось! Ламенне вынужден молчать, разорен и лишен учеников; Ламартин в своем „Пустынном Востоке“ отгородился от живых смертью дочери; все наши поэты низвергнуты, наши ангелы пали! Гюго, автор „Ее имени“ и „Тебе“, – у ног Жюльетты; „Элоа“[85] стал пленником и козлом отпущения госпожи Дорваль; Антони совсем с ума сошел, а Эмиль вновь сделался дамским угодником[86]. О, только мы с тобой, моя Адель, в тесной близости следовали путем, назначенным нам судьбой. Прижмемся друг к другу покрепче, дорогой ангел, и будем едины до самой смерти и после смерти! Я люблю тебя!»

Нарисованная Сент-Бёвом разочаровывающая картина была еще недостаточно полной, так как и сама любовь, воспетая здесь, оказалась вскоре непрочной. В 1834 году произошел полный разрыв отношений между Сент-Бёвом и супругами Гюго, этот год был также годом жестоких бурь для бедной Жюльетты.

Ссора былых друзей произошла не по причинам сентиментальным, но из-за раздражения чисто литературного. В начале 1834 года Виктор Гюго опубликовал свой «Этюд о Мирабо». Почему о Мирабо? Потому что эта тема позволяла ему косвенным образом объясниться с современниками. Бальзак рисует его в эти мрачные годы человеком «несчастным и преследуемым ненавистью». Это было верно. По всякому поводу на него обрушивались с несправедливой злобой. Сам Сент-Бёв вкрадчиво выражал удивление такой суровостью: «За последние месяцы его произведения и его особа вызывают у критиков почти единодушные и поистине непостижимые вопли ярости». В свое время и Мирабо страдал от аналогичной несправедливости. Ему противопоставляли Барнава, у которого были такие же политические взгляды, как у Мирабо, но не было такой даровитости; как в 1798 году Моро предпочитали Бонапарту, и, подобно этому, в 1834 году некоторые восхваляли Дюма-отца в ущерб Виктору Гюго.