Олимп иллюзий

Вот почему вечен город, построенный на ожиданиях. И не возвращаются корабли. Под дымами неба, которое клубится и клубится, летит и летит, темное с языками розовыми на заре, ждут новобрачные, когда будут призваны с галер. Не плачьте же, как другие, ибо любовь не рабство, и свободны те, которых отпускают.

О, Беатриче, оставь же дела свои, пока не поздно, и не смейся с теми, кто смеется за кадром. Ибо подклеено, где смеяться надо, а где не надо; где смешно, а где нет; ибо плачут за кадром, чтобы подсказать корабельщикам.

И спеши, спеши в тот далекий город, где уже курят опиум взрослые мужчины, и где они ищут свой путь и где говорят, что будто бы знают, и ценят и сравнивают, где красиво, а где так себе. Ибо в том городе никто не подсказывает, а все знаешь только ты. И те взрослые мужчины хотят, как брат любви, что они делают то, что делают, что знают цену тому, что делают, что покупают подешевле, чтобы продать подороже, но в борделях всегда лишь – мерседес бенц. И Беатриче пообещают деньги огромные, невинных и не обманут, ибо знают что, как и когда, и если это красиво (а у тебя красиво), то почему бы и не поймать на лету, не забыть, как сны слепые, как бархат песка, потому что мерседес бенц, да, мерседес бенц. Ибо там, на другом берегу, да, запомни, малышка, все имеет размер свой, а горизонт это только так называется – горизонт, ибо и море имеет длину и ширину. Так вот, на другом берегу одни прислуживают другим, вот и вся правда о жизни. Смерд, потеющий под солнцем, держит посеребренный поднос в чистых белых перчатках, ибо ногти его грязны, а бокал с шампанским для бессмертного его господина. Но для начала, Беатриче, мы сделаем с тобой кое-что, а потом, откинувшись, и еще, в смысле то же, как бы, и самое, но по-другому. А уже потом отдохнем, пригубив бокал с шампанским, вглядываясь и вглядываясь в те причудливые места, откуда мы вышли, из чего мы вышли, выскользнули мы, как однажды, вырвавшись и разорвав пуповину, стали рабами навсегда, потому что мать, да, мать.

А те, кто знает больше, они не смогут остановиться, и их разорвут дикие псы вожделения их, и плоть их будет наказана на земле, бог их любви будет жечь им их чресла и смотреть в глаза их на их безмерную боль, ибо бог отныне будет им не сын и не отец, и не брат, а как море мужского рода. Отдайся же им, Беатриче, останови их профанное время, и тогда заплатят они своею любовью, своею любовью ледяной, и будут висеть на дереве головой вниз, как новый Адам, Вотан, Вир или Дивья, как Янус и Бафомет, Кетцалькоатль, Абраксас, Кастор, Поллукс… день и ночь и еще триста тысяч лет и триста тысяч ночей, пока не придут с факелами и с бичами и с веревками справедливые и не распнут несправедливых, что присвоили себе алмазные копи.

Глаза твои вижу под луной, полны они видений западного ветра, собаки хотят свежего мяса, собаки дышат жадно, розовые высунув языки, охлаждая жажду, владельцы сайтов, министры и мудрецы фейсбучные, хотят они заплатить тебе ассигнациями. Разденься же, Беатриче, и они разорвут тебя на части, шестьсот шестьдесят шестой из них будет мерседес бенц, раб тоски твоей навеки, как черный зверь, как твой старший брат, что ты пожелаешь отныне, потому что он твой раб, вечный зверь любви.